«Воспоминания» тэффи и женщины русской революции — «наука»
В 1917 русская писательница Тэффи покинула родной Петербург, в то время испытывавший острую дефицит дров и продовольствия, и отправилась в Москву. В том месте возможно было разжиться хлебом, но, по мере того как пришедшие в власти коммунисты неспешно расправлялись со собственными неприятелями, ее не покидало чувство, что она замечает город в предсмертной агонии.
Новая власть кроме этого прикрывала оппозиционные издания, где в большинстве случаев публиковалась писательница. В 1918 году, в то время, когда один вызывающей большие сомнения репутации импресарио внес предложение Тэффи выступать с литературными чтениями в Одессе, она дала согласие.
Актерам было несложнее оформить выездную визу, и театральные труппы переполняли люди, отчаянно пробовавшие эмигрировать. Уезжая, Тэффи дала себе обещание в недалеком будущем возвратиться; в действительности Россию она покидала окончательно.
Тэффи — таков был псевдоним Надежды Александровны Лохвицкой, появившейся в первой половине 70-ых годов XIX века в семье петербургских интеллигентов. На рубеже столетий, по окончании десяти лет несчастливого брака с выпускником юридического факультета Владиславом Бучинским, Тэффи покинула детей и мужа в их провинциальном имении и возвратилась в Петербург, где скоро стала успешным автором фельетонов, рассказов, пьес и стихов (ее первая пьеса именовалась «Женский вопрос»).
Тэффи завоевала так громадную популярность, что ее именем кроме того назывались конфеты и духи.
Стенки: воспоминания
The Financial Times02.11.2014Украина, ЕС и воспоминания о Первой мировой
L’Espresso04.09.2014Воспоминания о коммунизме
El Pais18.11.2014Как и многие ее коллеги, художники и писатели, Тэффи с энтузиазмом встретила социализм и революцию 1905 года. Наряду с другими выдающимися писателями самых различных политических убеждений она трудилась в первой легальной большевистской газете «Новая судьба».
Это издание воображало собой достаточно необычное явление, продукт эры неопределенности, где с политическими директивами Ленина соседствовала литературная секция, печатавшая таких больших и далеких от большевизма писателей, как Тэффи и скандально узнаваемая символистка Зинаида Гиппиус. Не все сотрудники «Новой судьбе» демонстрировали крепкую политическую волю: секретарь редакции слыл бабником и весельчаком, он вздыхал об потере тайных поставок вооружения и в один раз пригласил Тэффи на ланч в актуальное литературное кафе.
Оглядываясь на данный период в одном из собственных очерков, представленных в новом литературном сборнике Тэффи «Толстой, Распутин, другие и я», опубликованном The New York Review of Books под редакцией Роберта Чандлера (Robert Chandler) и Энн Мари Джексон (Anne Marie семь дней), Тэффи пишет, что ей думается, «словно кто-то перетасовал страницы ежедневника, спутав ужасные записи с такими нелепыми историями, что остается лишь в удивлении пожимать плечами».
Согласно ее точке зрения, Ленин, склонный принимать революционную деятельность скорее как работу, нежели как театральную постановку, возвратился из ссылки и сломал им все наслаждение. «Он ни при каких обстоятельствах не позировал, — пишет Тэффи. — В большинстве случаев люди рисуются, по причине того, что желают понравиться вторым, по причине того, что жаждут красоты. Ленину чувство красивого не было характерно по большому счету».
Он реорганизует «Новую судьбу», растолковывая это так: «Сейчас театр нам не нужен. Равно как и музыка.
Нам не необходимы никакие статьи об культуре и искусстве». Тэффи и другие сотрудники литературной секции решают покинуть газету, практически сразу после этого ее закрывают власти.
Во введении к сборнику Эдит Хейбер (Edythe Haber) пишет, что Ленин в собственной статье называющиеся «новые и Умирающее самодержавие органы народной власти» позволил себе слишком много. Это столкновение с Лениным положило начало непреходящей неприязни, которую Тэффи питала к коммунистам (но не к социализму).
Она не имела возможности подчиниться перемещению, не уважающему чувство и культуру юмора.
Тринадцать лет спустя Тэффи покинула Россию. В «Воспоминаниях: от Москвы до Черного моря», сравнительно не так давно переведенных Робертом и Элизабет Чандлер, Энн Мари Джексон и Ириной Штейнберг и опубликованных The New York Review of Books (отрывок из перевода был вывешен на отечественном сайте в 2014 году), Тэффи обрисовывает собственный путешествие 1918 года.
Мемуары являются захватывающим чтением при любых событиях, но особенную остроту обретают сейчас, в то время, когда миллионы украинцев вынуждены покидать собственные дома из-за конфликта, в один момент напоминающего фарс и трагедию. Так, в мемуарах говорится о том, как в осеннюю пору 1918 года на страшной украинской границе местный «комиссар искусств» дал группе Тэффи приказ развлечь пролетариат в клубе Культуры и Просвещения.
На комиссаре — прекрасная бобровая шуба с мелким круглым отверстием на пояснице, окруженным пятном: кровью. Первые последовательности клуба заняты революционерами в кожанках, с револьверами и патронташами.
По окончании их ухода печальные, усталые дамы призывают Тэффи покинуть город как возможно стремительнее. Так она и поступает.
На пограничном пропускном пункте один из поклонников преподносит ей милый презент — теплое шампанское, а в другом местечке ей дарят плитку шоколада. К тому времени шампанское и шоколад уже кажутся реликтами окончательно потерянного мира.
Не обращая внимания на отвращение и свой страх перед большевистским насилием, Тэффи осознаёт, из-за чего человек, изначально обреченный на тяжёлый труд и скучную жизнь, так скоро пьянеет от революции, от запаха крови. В то время, когда она прибывает на киевский вокзал, еще находящийся под контролем белогвардейцев и немцев, она видит человека, что отчитывает официанта за то, что тот подал ему стейк прежде жареного картофеля. «Вся эта маленькая сценка — презент коммунистам», — пишет она.
Неужто данный человек не осознаёт, как ему повезло, что он по большому счету может имеется стейк и жареный картофель — в любом порядке? В то время, когда Тэффи покидает станцию, она радуется, видя, как один белогвардеец перед булочной ест свежее пирожное.
Подобная последовательность в описании характерна для манеры Тэффи: она начинает не с политических программ, а с того, чему выясняется свидетелем. Она не стесняется наслаждаться от хорошей еды, но вместе с тем осознаёт, из-за чего официант также не прочь пообедать стейком.
Ее добрый, беспристрастный подход, с вниманием к подробностям повседневной судьбе, додаёт еще одно измерение читательскому восприятию момента: мы подробнее определим о том, какие конкретно его наполняли запахи, вкусы, картины, ощущения.
© public domain, WikipediaТэффи. Париж. Фотография Петра Шумова
На первый взгляд, подконтрольный немцам Киев будет похожим фестиваль, где актёры и писатели из Санкт Петербурга и-Москвы в ресторанах лакомятся ветчиной, колбасой и фаршированным молочным поросенком. Но скоро Тэффи приходит в заключению, что Киев больше напоминает зал ожидания, переполненный путешественниками, ожидающими отбытия к собственному следующему месту назначения.
По мере приближения украинской социалистической армии беженцы перемещаются на юг. Тэффи находится в Киеве достаточно продолжительно, дабы застать на улицах города патрули украинских социалистов: «На удивление вежливые господа в солдатских шинелях щелкали каблуками и говорили нам, каких улиц направляться избегать, дабы не наткнуться на какой-нибудь из их рейдов».
С «гордым смирением и сильным украинским выговором» мужчины растолковывают Тэффи: «Мы крестьянские группы, о которых все вы так много толкуете».
Ее следующая остановка — город Одесса, при помощи французов находящийся под условным контролем белого перемещения, но всем замечательно как мы знаем, что в действительности городом правят преступники. По мере приближения коммунистов преступники становятся храбрее, зная, что присвоение имущества в недалеком будущем будет узаконено.
Тэффи удается занять место на пароходе, отправляющемся во Владивосток, на котором она сохраняет надежду возвратиться в Москву, но экипаж покидает судно, по-видимому хотя передать его коммунистам. Пассажиры вынуждены разрешить войти в движение целый имеющийся у них инженерный и морской опыт чтобы плыть дальше.
Юные денди подвозят уголь, женщины чистят рыбу. Дабы доказать, что и она не уклоняется от общих обязанностей, Тэффи драит палубу, но не так долго осталось ждать один привычный требует ее остановиться. «Ваше мытье отвратительно, — говорит он. — К тому же у вас через чур радостный вид.
Люди смогут поразмыслить, что это какая-нибудь игра». На Тэффи — серебряные ботинки; подобно многим вторым дамам-беженцам, она пробует спасти собственную самая практичную одежду для будущей судьбы, какой бы та ни была.
Другие авторы, пишущие об этом периоде, Бунин и Булгаков, к примеру, делают упор на царившей в те дни неопределенности и насилии, на известном вихре революции. Тэффи же в собственных мемуарах проявляет больше интереса к жизнестойкости людей, тому, как повседневная жизнь несмотря ни на что продолжает собственный течение.
Эта несгибаемость особенно поражает и трогает в дамах. Одна женщина хвастается платьями, каковые шьет из медицинской марли; вторая спешит делать собственный последний маникюр перед самым отправлением корабля.
А сама Тэффи с подругами в Петербурге обучилась изготавливать нижнее белье из кальки.
Тэффи доплывает до Новороссийска, где корабль вынуждают причалить. Пир на протяжении чумы в этом городе воспринимается еще тяжелее, чем в Одессе либо Киеве. Одну из пьес Тэффи ставят в белой столице, Екатеринодаре.
На спектакль она отправляется поездом, переполненном осунувшимися, исхудалыми и обреченными на смерть воинами белой армии. Данный спектакль будет для Тэффи последним в Российской Федерации.
Ее не оставляет чувство, что нити, связывающие ее душу с почвой, порвались, покинув ее наедине с «тёмной, пустой, круглой почвой и бескрайним звездным небом».
Звездное небо, как напоминание о вечности, превосходящей все страдания и человеческие надежды, — центральный мотив в романе Булгакова «Белая гвардия». В «Воспоминаниях» Тэффи образу неба противостоит образ моря.
Так, Тэффи обрисовывает котиковые шубы, каковые, как и многие другие дамы, они носит во время бегства из России. Они утепленные и полезные и смогут послужить в качестве постели при ночевки на грузовом поезде либо палубе судна.
Как и их владелицы, шубы способны пережить само общество, их породившее. По словам Тэффи, у приятельницы одной актрисы, выжившей в кораблекрушении, всецело сохранилась и котиковая шуба.
Тюлень, в итоге, морское животное.
В Одессе и Киеве женские шубы переливаются все еще ровным и блестящим мехом; в Новороссийске они уже стерлись по краям и пестрят проплешинами; а в Константинополе, по окончании окончательного разрыва с тем, что когда-то было Россией, у них «засаленные воротники и завернутые со стыда манжеты». В Париже, где обосновалась Тэффи и многие другие русские беженцы, мех износился до последней степени.
В первой половине 20-ых годов XX века Тэффи пишет: «Все, что осталось — разрозненные вещи, случайные обрывки воспоминаний, заплатки на рукавах, воротниках и швах простых шерстяных пальто». Иначе, Тэффи дожила до 1952 года, писала до самой собственной смерти, а ее воспоминания дошли до нас в неизменном виде.
изменение Русская и Первая революция в политическом строе
