Что думали иностранцы о москве сто лет назад
Народ против Александры Федоровны
Французский политик, писатель и дипломат Морис Палеолог был послом в Петрограде с июля 1914-го по май 1917-го. Выйдя в первой половине 20-ых годов двадцатого века в отставку, Палеолог опубликовал два тома мемуаров: «Царская Российская Федерация на протяжении Царская Россия» и «мировой войны незадолго до революции». В том месте он, например, обрисовывал собственный визит с императорской семьей в Кремль в 1914 году:
«По зале св. Владимира и по священным сеням мы доходим до Красной лестницы, нижняя площадка которой длится мостками, затянутыми красным, до Успенского собора.
В момент появления императора поднимается буря весёлых криков по всему Кремлю, в котором на площадях теснится огромная масса людей, с обнаженными головами. Одновременно с этим раздается звон колоколов Ивана Великого.
Громовый звук большого колокола царит над этим шумом. И около — святая Москва, со собственными тысячами церквей, дворцов, монастырей, с собственными лазуревыми куполами, собственными бронзовыми шпицами колоколен, со собственными золотыми главами, блещет на солнце, как фантастический мираж».
РИА «Новости» Церемония приветствия российского императора Николая II (в центре) на Красной площади на протяжении празднования 300-летия Дома Романовых, 1913 год
Про визит в «сердце русской почвы» он пишет, что «лишь византийский двор знал зрелища, выполненные для того чтобы пышного, для того чтобы величественного великолепия».
Но, уже через три года отношение к императору и в особенности к императрице в Москве разительно изменилось: «В Москве очень раздражены против императрицы. В салонах, в магазинах, в кафе открыто заявляют, что «немка» портит Россию и что ее нужно закрыть на замок, как безумного.
Об императоре не стесняются сказать, что он прекрасно бы сделал, в случае если б поразмыслил об участи Павла I. () Везде целый крик возмущения.
Если бы царь показался на данный момент на Красной площади, его встретили бы свистками. А царицу порвали бы на куски.
Великая княгиня, такая хорошая, сострадательная, чистая, не решается больше выходить из собственного монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом.
Во всех классах общества чувствуется дыхание революции».
Будем бомбить Кремль
Американский журналист, армейский обозреватель, антимилитарист, социалист Джон Рид в августе 1917 года отправился в Россию, а в 1919 году написал книгу «10 дней, каковые потрясли мир».
Москву в 1917 «сотрясали локауты и громадные стачки». «Советская артиллерия бомбардирует со Скобелевской площади гордуму, гостиницу и комендатуру «Метрополь».
На Тверской и Никитской разворочена вся мостовая; булыжник использован при постройке баррикад и окопов.
Электрического освещения нет, телефон не работает; буржуазное население попряталось в подвалах. В последнем бюллетене сообщалось, что Военно-революционный комитет ультимативно "настойчиво попросил" от Комитета публичной безопасности немедленной сдачи Кремля, угрожая в другом случае бомбардировкой».
Приезжие из «матушки Москвы белокаменной» в Петроград делились страшными, но не всегда подтверждавшимися слухами: «тысячи людей убиты, Тверская и Кузнецкий в пламени, храм Василия Блаженного перевоплощён в дымящиеся развалины, Успенский собор рассыпается в прах, Спасские ворота Кремля вот-вот обрушатся, дума сожжена дотла». Рид с сопровождающими выехал в Москву, которую он именовал «настоящей Россией, какой она была в прошлом и станет в будущем», в отличие от «неестественного, в сущности, города Петрограда».
Н. Агапов/РИА «Новости» Владимир Ильич Ленин произносит обращение с Лобного места на Красной площади на открытии временного монумента Стеньке Разину, 1 мая 1919 года
«В Москве вокзал был совсем безлюден. () Характерная черточка: в общей сумятице, вставшей при завоевании города, победители позабыли о главном вокзале. Кругом ни одного извозчика.
Но, пройдя пара кварталов, мы нашли, кого искали. До забавного закутанный извозчик спал на козлах собственных узеньких санок. «какое количество до центра города?» Извозчик почесал в затылке.
«Вряд ли, барин, вы отыщете помещение в отеле, — сообщил он. — Но за сотню, так и быть, свезу» До революции это стоило всего два рубля!
Мы стали торговаться, но он лишь пожимал плечами. Больше пятидесяти рублей нам выторговать не удалось».
«Русские упиваются своим рабством»
Москвичи против петербуржцев, мигранты и рабский менталитет из Средней Азии. «Газета.Ru» продолжает цикл статей, посвященных воспоминаниям чужестранцев…
В отеле Риду внесли предложение «весьма эргономичные помещения», но лишь с выбитыми стеклами — «В случае если господа не возражают против свежего воздуха». В отыскивании ночлега компания прошлась по всей Тверской и вторым главным улицам с «зияющими следами работы большевистской артиллерии» на местах, где были банки и большие торговые дома.
Как говорил Риду один из советских работников, «в то время, когда нам не получалось в точности установить, где юнкера и белогвардейцы, мы прямо палили по их чековым книжкам». Поселились они в итоге в «Национале»,
пообедали в «вегетарианской столовой с соблазнительным заглавием: «Я никого не ем». На стенах были развешаны портреты Толстого».
Поздней ночью спутники и Рид были на Красной площади. «В темноте были смутно видны фантастические очертания ярко расписанных, витых и резных куполов Василия Блаженного, не было заметно никаких показателей каких-либо повреждений. На одной стороне площади вздымались ввысь стены Кремля и тёмные башни.
На высокой стенке вспыхивали красные отблески невидимых огней». У подножия стенки солдаты и рабочие рыли две огромные ямы — братские могилы для «500 пролетариев, павших за революцию».
Рид застал и похороны, каковые продолжались целый следующий сутки до позднего вечера. «Похоронная процессия медлительно подошла к могилам, и те, кто нес гробы, опустили их в ямы. Многие из них были дамы — крепкие, коренастые пролетарки.
А за гробами шли другие дамы — юные, убитые горем, либо морщинистые старая женщина, кричавшие нечеловеческим криком. Многие на них кидались в могилу за мужьями и своими сыновьями и страшно вскрикивали, в то время, когда жалостливые руки удерживали их.
Так обожают друг друга бедняки».
Война миров
Британский фантаст-предсказатель Герберт Дж. Уэллс побывал в Российской Федерации трижды: в 1914, 1920 и в первой половине 30-ых годов XX века.
О собственной второй поездке Уэллс в первой половине 20-ых годов двадцатого века написал книгу «Российская Федерация во мгле». Все его нахождение в Москве «было испорчено глубоко раздражающей неразберихой».
По столице писателя сопровождал матрос с «красивым серебряным чайничком, что, разумеется, украшал раньше чью-то прелестную гостиную», совсем не знавший города.
А договариваться по телефону о встречах Уэллса должен был американец, не хорошо обладавший русским языком.
«Русские дамы весьма падки на чужестранцев»
кольца и Агрессивный макияж во рту, матерящиеся непристойности и дети в бане. «Газета.Ru» продолжает цикл статей, посвященных воспоминаниям…
Уэллс отмечал, что многие москвичи таскали с собой узлы, каковые были набиты или продуктовыми пайками, или предметами, предназначаемыми для продажи либо приобретёнными на тёмном рынке. Русские постоянно любили поторговать и поторговаться, додаёт он. «Любая торговля на данный момент именуется «спекуляцией» и считается незаконной.
Но небольшая торговля из-под полы всякой всячиной и продуктами в Москве ведется совсем открыто, по причине того, что это единственный метод побудить крестьян привозить продукты».
Десять тысяч крестов столичных церквей все еще блещут на солнце, писал Уэллс. «Коммунисты либо через чур занимаются другой работой, либо просто не обращают на них внимания. Особой популярностью пользуется известная часовня чудотворной Иверской божьей матери около Спасских ворот; многие крестьянки, не сумевшие пробраться вовнутрь, целуют ее каменные стенки.
Именно наоборот нее на стене дома выведен в рамке известный сейчас лозунг: «Религия — опиум для народа».
Действенность данной надписи, сделанной в начале революции, существенно понижается тем, что русский народ не может просматривать».
Wikimedia Часовня Иверской Богоматери, 1926 год
К концу 1917 года на улицах Москвы и ограбления «стали и Петрограда убийства таким же простым явлением, как автомобильные происшествия на улицах Лондона, с той отличием, что на них обращали еще меньше внимания». Так, привычный американец по пути из России говорил ему «о часами валявшихся в канавах трупах, мимо которых занятые собственными делами люди проходили так же, как проходят у нас мимо валяющегося на тротуаре мёртвого котенка».
В то время, когда дни трагедии остались в прошлом, грабежи в Москве и Петрограде стали относительно малы. «Бандитизм был поставлен к стенке в Москве весной 1918 года.
Мы увидели, что в домах, где останавливаются гости правительства, и тому аналогичных местах все пронумеровано и внесено в инвентарные перечни.
Кое-где нам попадались разрозненные вещи — какой-нибудь хрустальный стакан либо фамильное серебро с гербами, неуместно смотревшиеся в чужеродной обстановке, но большей частью это были вещи, обмененные их бывшими обладателями на другие предметы и продукты первой необходимости».
Но однако «жизнь в Москве, озаренной броским октябрьским солнцем и украшенной золотом осенней листвы, показалась нам значительно более оживленной и легкой, чем в Петрограде. На улицах — громадное перемещение, относительно большое количество извозчиков; тут больше торгуют.
Рынки открыты. Дома и мостовые — в лучшем состоянии.
Действительно, сохранилось много следов ожесточенных уличных боев начала 1918 года. Один из куполов нелепого собора Василия Блаженного, у самых ворот Кремля, был разбит боеприпасом и все еще не отремонтирован.
Трамваи, каковые мы видели, перевозили не пассажиров, а топливо и продукты».
Ильич вместо икон
В начале 1925 года публицист и хорватский писатель Мирослав Крлежа отправился в путешествие в Россию. Год спустя он издал книгу «Поездка в Россию». «От первого знакомства с Москвой у меня осталось грустное чувство.
Это не было состояние невыразимой подавленности, которое толкает вас на поиски новых впечатлений, и не усталость по окончании бессонной ночи, в то время, когда все люди кажутся страдальцами с зелеными лицами утопленников. Это было сочетание неприятных запахов и мрачного цвета, тяжёлое чувство, лишенное какой бы то ни было материальной базы, скорее узкая паутинка души, трепещущая на ветру действительности, чем сильное, сильно выраженное чувство».
Неизгладимое впечатление на него произвел Мавзолей Ленина. «Дамы и дети, солдаты и старики, дьяконы и нищие — все они стоят под дождем, на ветру, ожидая собственной очереди войти и поклониться покойному.
Ленин, желтый, набальзамированный, со своей рыжей бородой, лежит в стеклянном гробу в обычной рабочей блузе, стиснув кулак и затаив в уголках губ ироническую усмешку».
РИА «Новости» Очередь в Мавзолей В.И. Ленина на Красной площади в Москве. 1930-е годы
Крлежа отмечал, что «вся динамика города, все перемещение весов несет на себе печать ирреального образа, что посмертно, символически есть людям, как являлись им Мухаммед и Христос. Ленин выглядывает из всех витрин, знамён и плакатов, он на экране кинематографа и в рекламе, его портреты — на трамваях, на стенах церквей и дворцов.
Портреты Ленина составлены из гвоздей и подков, из свеч и других восковых изделий». Наряду с этим Христос, по словам Крлежи, советскими людьми забыт: «Русские дети сейчас ходят в церкви как в музеи, и они рассматривают все эти святыни с ощущением расстояния, с которой мы, будучи детьми, замечали прочий уклад и божков какого-нибудь бронзового века либо центральноафриканской культуры».
Люди в белом
Во второй половине 30-ых годов двадцатого века Россию посетил французский автор Андре Жид. По окончании возвращения на родину автор издал книгу «Возвращение из СССР». «По окончании Ленинграда хаотичность Москвы особенно заметна. Она кроме того подавляет и угнетает вас.
Строения, за редкими исключениями, ужасны (и не только современные), не сочетаются между собой.
Я знаю, что Москва преображается, город растет. Свидетельства этому везде.
Но опасаюсь, что делать это начали не хорошо.
Строят, разламывают, копают, сносят, перестраивают — и все это как бы случайно, без неспециализированного плана».
Но «неспециализированный план» очевидно виден в виде москвичей. «Летом практически все ходят в белом. Нигде результаты социального нивелирования не заметны до таковой степени, как на столичных улицах, — как будто бы в бесклассовом обществе у всех однообразные потребности.
В одежде необыкновенное однообразие. без сомнений, то же самое обнаружилось бы и в умах, если бы это возможно было заметить».
«Московиты отказывают даме в целомудрии»
За 2016 год Москву посетили 17,4 млн туристов. Само собой разумеется, пара столетий назад чужестранцев в столицу приезжало куда меньше, но тем более полезными были…
Внимание Жида завлекает очередь на 200–300 человек, стоящая от магазина к концу улицы. Узнается, что стоят они за подушками, о поступлении которых незадолго до было заявлено в газетах.
Очередь выстроилась еще до открытия магазина. «Спустя пара часов я вхожу в магазин. Продираясь через толпу, я обошел магазин на протяжении и поперек и сверху донизу.
Товары за редким исключением совсем не годные, возможно кроме того поразмыслить, что они намерено изготавливаются по возможности непривлекательными, дабы их возможно было приобрести лишь по крайней потребности, а не вследствие того что они понравились. Мне хотелось привезти какие-нибудь сувениры приятелям, но все выглядит плохо.
Люди в СССР, наверное, склонны брать все, что им предложат, кроме того то, что у нас на Западе показалось бы некрасивым».
Досталось от Жида и характеру москвичей: «Чужестранца поражает полная невозмутимость москвичей. Сообщить «лень» — это было бы, само собой разумеется, через чур «Стахановское перемещение» было превосходным изобретением, дабы встряхнуть народ от спячки (когда-то для данной цели был кнут).
В стране, где рабочие привыкли трудиться, «стахановское перемещение» было бы не нужным». В качестве иллюстрации он приводит случай, как несколько французских шахтеров, путешествующая по СССР, по-товарищески заменила на одной из шахт бригаду советских шахтеров и без напряжения, не подозревая кроме того об этом, выполнила стахановскую норму.
Иван Шагин/РИА «Новости» Первомайская демонстрация трудящихся на Красной площади в Москве, 1935 год
Нежданно тепло автор отзывается о нынешнем Парке Неприятного. «Ступив за ворота, вы сходу оказываетесь в особенном мире. Толпы молодежи, женщин и мужчин, везде серьезность, выражение спокойного преимущества.
Ни мельчайшего намека на пошлость, глупый хохот, вольную шутку, игривость либо кроме того флирт». Если судить по воспоминаниям Жида, программа развлечений в парке была очень богатой: пара площадок для танцев, отдельная — для любителей-акробатов, причем страшные прыжки страхует тренер.
«На протяжении громадной аллеи, ведущей на площадку для настольных игр (где толпятся любители, ожидающие, в то время, когда освободится столик), стенды с ребусами, загадками и шарадами. В углу парка, неподалеку от входа, владения парашютистов.
В том месте это весьма популярный вид спорта. Через каждые 120 секунд с вершины сорокаметровой башни прыгают попеременно любители парашютного спорта.
Твёрдый удар о почву — можно считать себя парашютистом. Народ торопится, ожидает, выстраивается в очередь.
Я уже не говорю о громадном Зеленом театре, где на иные пьесы планирует до двадцати тысяч зрителей», — писал он.
Комментарии чужестранцев о Москве.
