После чернобыля села вымерли — «наука»
30 лет по окончании Чернобыля
По окончании Чернобыльской аварии прошло тридцать лет, но ее тень так же, как и прежде нависает над Белоруссией. Она пострадала, как ни одна другая страна: 70% радиоактивных осадков выпали над белорусской территорией, каждый пятый обитатель внезапно был на отравленной почва.
Целые деревни зарывали в почву, дабы не разрешить людям вернуться в том направлении. Трагедия стёрла с лица земли крестьянскую культуру.
Нужно искать яблони. Где яблони — в том месте были дома. Сейчас они похоронены под толщей почвы, они поросли орешником и сравнительно не так давно высаженными соснами.
Единственное, что еще стоит прямо в данной бывшей деревне — покрашенный серебристой краской монумент советскому воину, несущий караул на въезде, как абсурдный знак того прошлого, что сейчас покоится под сухими молодыми сосёнками и прошлогодними листьями.
Время от времени видны маленькие бугры. Это захороненные остатки домов, либо, как их именуют в местных местах, деревень — белорусских крестьянских изб с просторным крыльцом, разбитыми лестницами и резными оконными рамами.
30 лет по окончании чернобыльской аварии: жизнь в зоне отчуждения
Deutsche Welle24.04.2016Светлана Алексиевич: где бессильно оружие
Нихон кэйдзай13.04.2016Кто хуже: люди либо Чернобыльская трагедия?
Project Syndicate22.12.2015
Пробую представить себе, как все это смотрелось прежде. Избы, амбары, скотные дворы. Песчаная деревенская дорога, которая приводит на кладбище в отдалении.
Могилы некуда не убежали, и обитатели Старинки так же, как и прежде собираются на кладбище ежегодно в первых числах Мая, дабы отпраздновать Радуницу, православный праздник, в то время, когда люди чествуют погибших родных трапезой у могил. Время от времени кроме того поют и пляшут.
Бывают и драки. В этом краю отношение к предкам и их почва прямолинейно и недвусмысленно. Считается, что и у почвы, и у деревьев имеется душа.
Кинуть их — все равно что кинуть человека. Не говоря о том, дабы захоронить.
«Желаю поведать, как прощалась с нашим домом моя бабушка. Она поклонилась сараю. Обошла и поклонилась каждой яблоньке.
А дед, в то время, когда мы уходили, снял шапку…» (Светлана Алексиевич, «Чернобыльская молитва»).
В сотнях белорусских сёл старое крестьянское общество сохранялось впредь до 1980-х годов, не обращая внимания на насильственную коллективизацию. Многие ни при каких обстоятельствах не покидали родного дома, а среди стариков часто виделись неграмотные.
26 апреля 1986 года это архаичное общество бросили в ядерную эру, в то время, когда в 200 километрах из этого взорвалась ЧАЭС. Дул северный ветер, и 70% радиоактивных осадков выпали над Белоруссией, страной, в которой живут немногим более десяти миллионов человек.
Осадки затронули более двух миллионов человек, а более 20% территории страны были заражены. Никакая страна не стала жертвой Чернобыльской аварии так, как Белоруссия.
Мы находимся в захороненной деревне Старинка, оборудование — так именуемые дозиметры — показывает 3,2 микрозиверт в час. Для сравнения, в Японии по окончании Фукусимской аварии люди эвакуировались из всех областей, где радиация достигала 3,8 микрозиверт в час.
В Швеции обычным радиационным фоном считаются 0,1-0,3 микрозиверт в час. В Белоруссии простой уровень — 0,2-0,4 микрозиверт, в соответствии с путеводителю.
Старинка находится в так называемой «территории», другими словами 600-километровой области, попавшей в радиус радиоактивных осадков по окончании Чернобыльской трагедии. Большинство территории находится на территории Белоруссии.
Всего захоронены 70 сёл.
Область поделена, со своей стороны, на пара территорий, каковые на карте выглядят, как лоскутное одеяло. В той ее части, что закрашена красным, по большому счету нельзя находиться из-за высокого радиационного фона.
В средней части фон высок, дабы в том месте не рекомендовалось жить, но многие все равно возвратились. Третью территорию власти заявили надёжной, не обращая внимания на то, что радиационный фон и в том месте повышен.
Считается, что особые учреждения держат нос по ветру. В четвертой и самой дальней территории показатели радиоактивности превышены только легко.
«В войну погиб двадцать пять процентов жителей Белорусии, сейчас каждый пятый живет на зараженной почва» (Светлана Алексиевич, «Чернобыльская молитва»).
Практически сразу после трагедии тысячи эвакуированных предпочли возвратиться в зону. Они просто не могли кинуть собственные дома и деревни. Среди тех, кто сначала отказался уезжать — 63-летняя Нина Перевалова, с которой мы встретились в покинутой деревне Дубна.
Как и многие другие пожилые люди, оставшиеся в опустевших сёлах, она уверен в том, что в эвакуации не было необходимости.
© РИА Новости, Виталий Залесский | Перейти в фотобанкЛоси рядом с деревней Красноселье на территории Полесского радиационно-экологического заповедника
«Все, кто уехал из этих краев, погибли. Им дали обещание компенсацию, и они уехали с громадным шумом.
Для них это был метод получить. Но они не стали радостнее в собственных новых зданиях, сейчас большая часть погибли.
А мы остались, мы все еще живем».
Нина Перевалова бегает от дома к курятнику, свинарнику, овчарне. Она одета в практичные галоши, шерстяную кофту и зеленую рабочую куртку.
Юбка в красную клетку, фиолетовый платок на голове. Фактически говоря, ей некогда на беседы, у нее большое количество дел, исходя из этого она заглядывает в избу и отправляет к нам мужа.
«Коля! Выходи, у нас гости»
Николаю Никитенко 58 лет, он бывший тракторист, а сейчас безработный. Время от времени подрабатывает на стройке, но в основном живет тем, что дают сад, пенсия и скотина жены.
Но и он не жалеет, что остался, не смотря на то, что все остальные обитатели деревни уезжали.
«До аварии тут жили семей пятьдесят. У нас был магазин, а поблизости размешался колхоз, где трудилась большинство обитателей.
Вон в том месте проходила дорога… А в том месте был соседский сад», — говорит Никитенко, показывая на заросшее поле.
Из пятидесяти хозяйств остались всего три. Четыре-пять строений стоят еще прочно, остальные медлительно, но правильно приходят в упадок. Серые накренившиеся остовы высятся по обе стороны деревенской дороги, как старики, опирающиеся на палки.
Бревна посерели от старости, у большинства домов нет крыш. Кое-какие уже упали и беспомощно лежат на земле, медлено преобразовываясь в кучи досок, пригодных только на дрова.
Крыши сохранившихся домов покрыты жестью, которая спускается практически до почвы. Они выглядят древними, как естественная часть пейзажа. Коричневые либо серые, с резными оконными рамами, крашенными в ярко-зеленый либо небесно-светло синий цвет.
Дом Николая и Нины Переваловой Никитенко весьма простой и бедный, но идеально ухоженный. В избе, курятнике, овчарне и свинарнике царит порядок, любая вещь на своем месте.
Слышится пение птиц. Покачиваются большие зеленые листья орешника.
На телефонном столбе пара аистов свила гнездо. Весна, поздняя весна. Около одного из упавших домов скачут мелкие серые и белые козлята, они запрыгивают на остатки бревенчатой стенки. Нина Перевалова с ними болтает.
Она всегда разговаривает со всеми животными, каждого именует по имени: поросенка кличут Васька, бесстрашную серую курицу — Сивка, а любимого козленка — Горка.
«Вот мой любимец Горка, мой мелкий, мой хорошенький», — приговаривает Нина Перевалова и чешет козленка за ухом.
Наблюдает на меня.
«Я выпиваю козье молоко, собираю ягоды и грибы в лесу, выращиваю травы и овощи в саду. У нас свиньи и куры. У нас все прекрасно. Само собой разумеется, ноги болят.
Может, и из-за Чернобыля, откуда мне знать? Было лучше, все были радостнее, в то время, когда не знали об данной радиации!»
Она приглашает нас на крыльцо и наливает козьего молока в жестяную кружку. Отпиваю глоток, молоко вкусное. Отставляю кружку на стол. В данной деревне оборудование продемонстрировало обычный радиационный фон, но я не могу вынудить себя допить.
Я просматривала, как местным обитателям надоели чужаки с их мерами предосторожности, и мне стыдно перед Ниной Переваловой, но она ничего не может сказать. Похоже, она привыкла.
«В то время, когда в последний раз приезжали и измеряли радиацию у нас в организме, норма у меня была превышена. Но у мужа уровень был совсем простой.
Он выпивает горилку (самогон). Говорят, прекрасно от облучения».
«Я бы желала уехать. Но мой супруг лесоруб, и он отказывается»
В десятке километров от Дубны находится деревня Сычин. Ее обитателей также эвакуировали по окончании трагедии. Через некое время люди стали возвращаться, за несколько лет деревня опять ожила.
Позже опустела во второй раз — люди уезжали из-за безработицы. на данный момент все дома кинуты, не считая одного — с кобальтово-синим берёзовыми перилами и фасадом. В том месте живет безработный почтальон Наталья Кривошеева, ей 40 лет.
© РИА Новости, Виктор Толочко | Перейти в фотобанкПредупреждающий символ на территории Полесского национального радиационно-экологического заповедника
«Мне было десять, в то время, когда нас эвакуировали в соседний поселок Максимовский. Но мы в том месте не прижились. Хуже всего были кроме того не противные сырые квартиры, в противном случае, что местные нас избегали.
Кликали нас „чернобыльцами“ и думали, что мы угрожаем их здоровью. Не желали с нами говорить. У нас в Белоруссии тогда был недостаток продуктов, и они были в ярости от того, что приходилось дробить хлеб с инопланетянами.
Ни при каких обстоятельствах не забуду их презрения», — говорит Наталья Кривошеева, смахивая слезу.
Через восемь лет по окончании эвакуации она вышла замуж и возвратилась в Сычин. Обнажённый каменный фундамент — вот все, что осталось от дома ее семьи.
«Мы лишь выстроили тот дом, он был дорогой. Его попросту похитили, разобрали по частям.
Так что мы вселились в пустую библиотеку, и я устроилась трудиться почтальоном в соседнюю деревню. Но на данный момент меня сократили, и мы последняя семья в данной деревне. Безрадосно, в то время, когда молодому человеку не с кем поболтать! Я бы желала уехать.
Но мой супруг лесоруб, и он отказывается», — жалуется Наталья.
Она злится на себя, что они с мужем так продолжительно тянули с отъездом.
«Все остальные возвращенцы уехали из отечественной деревни. Ко мне больше не ходят автобусы, маршрут совсем прекратил окупаться. У нас нет денег на машину, кроме того на поросенка нет денег, его же нужно кормить! Нет электричества и воды, я стираю вручную.
Смотрите на мои руки!» — говорит Наталья и вытягивает собственные неотёсанные, шелушащиеся рабочие руки.
Но и Наталья не через чур вспоминает о радиации. Они с мужем живут натуральным хозяйством и огородом, как практически все в зоне.
Рядом с домом дозиметр показывает обычный фон, но уже через несколько километров уровень радиации подскакивает. Районы, где не запрещаеться проживание, близко граничат с зараженными почвами.
«Нам заявили, что возможно выпивать молоко от отечественных коров и имеется отечественные овощи. Три года мы так и делали. А позже нам неожиданно сказали, что запрещено ничего имеется и выпивать»
Приблизительно в 60 километрах лежит мелкий населенный пункт с оптимистичным заглавием Майск — «майская деревня». Дома резко отличаются от древних белорусских изб.
Белые современные двухэтажные дома выстроились по линейке, около — квадратные, обнесенные заборчиками сады. Майск — одна из сёл, каковые были отстроены заново в так называемых надёжных районах.
Обитатели лишь фыркают, услышав эти слова.
«Видите пламя на другой стороне поля? В том месте зараженный участок, в том направлении ходить запрещено.
Но каждое лето и каждую весну в том месте пожары, и радиация распространяется. Запрещено ходить в лес и собирать ягоды и грибы.
Все страшно. Мы окружены радиоактивными почвами, мы словно бы на острове. Что это за судьбу?» — взрывается Ольга, преподаватель рисования мало за тридцать.
Она сгребает листья в саду.
Ее мать наблюдает на нас с негодованием.
«Нам приказали не сказать с журналистами! Держать рот на замке.
По окончании трагедии я четыре года трудилась в колхозе. Сеяла на поле, в пыли, вдыхала все, что поднималось с почвы. А позже оказалось, что в том месте один из самых загрязненных районов, и мы переехали ко мне.
Компенсация? Нет. Мы же сейчас живем в надёжном районе!»
Вне себя, Ольга отбрасывает грабли и спешит к картофельным грядкам за домом.
Все обитатели Майска прибыли из деревни Чудяны, которую советские власти сперва признали надёжной. По окончании первой эвакуации людей послали по зданиям, а через четыре года опять эвакуировали в свежеотстроенный город Майск, что был окружен радиоактивными территориями.
«Нам заявили, что возможно выпивать молоко от отечественных коров и имеется отечественные овощи. Три года мы так и делали. А позже нам неожиданно сказали, что запрещено ничего имеется и выпивать.
Многие были возмущены, но что тут сделаешь? А сейчас мы живем в на уникальность не хорошо выбранном месте, и что мы можем? Куда нам уезжать?
Чернобыль уничтожил отечественные жизни», — констатирует Ольга тем же измученным тоном, какой я слышала у большинства тут.
Люди кроме того не жалеют о произошедшем, факт.
© РИА Новости, Виктор Толочко | Перейти в фотобанкЗаброшенный дом в деревне «Дроньки» на территории Полесского национального радиационно-экологического заповедника
Ольга говорит, что у нее не все прекрасно со здоровьем, ее мучает боль в суставах. Данный симптом обычен для соседних областей и жителей зоны.
«Но сообщение с Чернобылем никак не докажешь. Мои дети получают образование местной школе, им в том месте дают йод в пилюлях и бесплатные путевки в санаторий два раза в год.
Вот отечественная единственная компенсация за судьбу рядом с чернобыльской территорией», — говорит Ольга.
Она не желает фотографироваться и не именует собственного настоящего имени.
На другой стороне поля высится монумент с маленькой табличкой: «Тут была деревня Чудяны, в ней жили 137 семей, всего 323 человека. Захоронена во второй половине 90-ых годов двадцатого века».
«Отечественный университет совсем не заинтересован в том, дабы скрывать происхождение рака, напротив. Нам необходимы все вероятные ресурсы»
Число случаев рака щитовидной железы в Белоруссии быстро увеличилось по окончании Чернобыльской аварии. Согласно точки зрения Павла Моисеева, директора радиологии и государственного Института онкологии в Минске, цифры говорят сами за себя.
В первой половине 90-ых годов XX века рак щитовидной железы виделся в 1,2 случаях на 100 тысяч людей, в 2014 году — в 18,3 случаях. В зоне риска находятся дети, в особенности девочки.
«По окончании трагедии в воздух попали громадные количества радиоактивного йода. Он воздействует на щитовидную железу. Почему-то эта железа более чувствительна к радиации у женщин и девочек. Мы не нашли этому никаких объяснений.
Хорошая новость в том, что рак щитовидной железы поддается лечению, в случае если его своевременно найти», — говорит Павел Моисеев.
Он приглашает нас в белорусский национальный центр изучения рака в Лесном — зеленом пригороде Минска. В том месте находится наибольшая в стране онкологическая поликлиника со стационаром на 832 места.
В то время, когда мы приезжаем в центр, все койки заняты. В Белоруссии растет распространение не только рака щитовидной железы, но и всех остальных видов онкологических болезней.
Павел Моисеев говорит, что сообщение с Чернобылем научно не доказана, за исключением рака щитовидной железы, что считается особенным случаем.
Моисеев в курсе, что в вопросе Чернобыля многие белорусы прекратили верить влияниям. Он вскидывает руки.
«Представьте себе, я слышу об этом неизменно. Но я говорю только о том, чему мы можем дать научное объяснение!
Отечественный университет совсем не заинтересован в том, дабы скрывать происхождение рака, напротив. Нам необходимы все вероятные ресурсы. В Белоруссии финансовый кризис, но мы только что выстроили два новых исследовательских центра и возводим клинику.
И она будет достроена, не смотря на то, что у страны на данный момент значительно меньше средств. Сейчас мы приобретаем ресурсы по-второму, нежели прежде.
Отечественный НИИ — лучший из того, что имеется во всех бывших советских республиках».
Наряду с этим Моисеев признает, что еще не известны все болезни, появляющиеся в следствии Чернобыля. Тридцать лет — через чур небольшой срок для таких металлов, как стронций и цезий.
«Высвободились огромные количества радиоактивного йода, стронция и цезия. Мы все еще не знаем всех последствий, каковые, возможно, появятся через 20, 30 либо 50 лет. Время продемонстрирует»
Юрий Бандажевский посвятил всю собственную жизнь изучению последствий Чернобыля. Во второй половине 80-ых годов XX века он основал первый в стране Чернобыльский университет в Гомеле. Гомель — один из наибольших городов вблизи так называемой территории заражения.
Бандажевский осуждал власти за их легкомысленное отношение к последствиям аварии и в 2001 году попал в колонию по обвинению в получении взятки. Amnesty International сочла обвинение сфальсифицированным и назвала Бандажевского узником совести.
Его выпустили через четыре года, по окончании чего Бандажевский взял временное убежище во Франции. Сейчас он ведет исследовательскую работу на Украине.
Я разговариваю с ним по скайпу.
«С 2014 года мы обследуем детей в двух районах под Киевом, где выпадали радиоактивные осадки — в Полесском и Ивановском. Ежегодно обследуем четыре тысячи детей в возрасте от 3 до 17 лет. В целом их здоровье нехорошее, у 80% разнообразные неприятности с сердцем.
Смертность от рака и сердечных заболеваний довольно большая в этих районах, в особенности среди молодых трудоспособных людей», — говорит Бандажевский.
Он не желает комментировать обстановку в Белоруссии, потому, что больше не имеет возможности в том месте трудиться. Но он выделяет, что Европейский союз, что, само собой, финансирует его научный проект, кроме этого отнесся к последствиям аварии на ЧАЭС с легкомыслием.
У Украины не хватает ресурсов с целью проведения изучений, а Белоруссия — диктатура, в которой ученые, осуждающие власти, смогут столкнуться с значительными проблемами.
© РИА Новости, Виталий Залесский | Перейти в фотобанкЗаброшенное судно на реке Припять рядом с деревней Красноселье
«Нужно выделять средства на изучения в каждом отдельном регионе, а не вываливать все в одной куче. Фактически говоря, в тех районах по большому счету не должны жить дети. Мы можем лишь предполагать, каково будет долговременное влияние на их здоровье.
Нужно увеличить научную работу, а это, со своей стороны, потребует больше ресурсов, дабы лично обследовать каждого ребенка и осознать, какие конкретно факторы с чем связаны», — поясняет Юрий Бондажевский.
Как как раз соотносятся различные факторы, — над данной темой большое количество думали жертвы Чернобыльской трагедии в последние тридцать лет. Вначале они верили стране, но оказалось, что власти систематически лгут.
Позже они начали делать личные выводы, что приводило к распространению истерических слухов.
Сейчас многие жертвы так же, как и прежде ощущают, что их обманули
Никто еще точно не знает, как заражена почва и как в конечном итоге ухудшилось здоровье. Имеется лишь догадки и подозрения.
Николаю Расюку было тридцать лет, в то время, когда он проехал по дороге, которую на данный момент кличут «Дорогой смерти». Эта дорога ведет прочь из примерного советского города Припяти рядом с ЧАЭС.
Он ехал мимо ядерной станции в огне, над которой плыло малиновое облако. Люди распахивали окна, выглядывали, восхищались.
«В то время, когда мы подъехали к парому, то заметили множество рыб, каковые не могли плыть, и их вынесло на берег. Люди собирали рыбу без всякого оружия… никто не осознавал, как это страшно. Мы отправились дальше, на дачу, в этот самый момент у меня быстро заболела голова.
Я вышел из автомобиля, меня стошнило, а в то время, когда мы приехали, я выпил литр водки. Так что я жив.
Но многие мои родственники и привычные заболели либо погибли», — говорит Николай Расюк.
Его супруга Валентина Расюк трудилась на фабрике радиоприемников в Припяти. Сам Николай был электриком. Город Припять выстроили прикасаясь к новой с иголочки АЭС, которую возвели во второй половине 70-ых годов XX века и вычисляли самой надёжной в мире.
В то время, когда произошла авария, весьма немногие осознавали, что сейчас целый район стал страшным для жизни.
«Я волновалась о моих друзьях и родственниках, каковые трудились на ядерной станции, опасалась, что их ранило. Но ни на секунду не задумалась о радиации. Лишь приехав к родственникам в Киев, мы осознали, о чем шла обращение.
Они заявили, что мы должны принимать йод — прежде мы ничего для того чтобы не слышали. Нас кроме того не предотвратили, что нельзя выпускать детей играть на улице!» — говорит Валентина Расюк.
Семья Расюк решила переехать из Украины на прошлую отчизну — в Белоруссию.
«Мы приехали в Могилев, и нам в том месте говорили, что нам осталось жить лет пять. Как мы должны были к этому отнестись?
По большей части, я думала о детях, я так желала, дабы они выросли», — говорит Валентина.
Дети выжили. Жены Расюк прожили в Могилеве более двадцати лет.
Но родители обоих остались в так называемой «территории» и скоро погибли.
«В каждую годовщину Чернобыля муниципальные власти говорят памятные речи. Неизменно одно да и то же — о храбрецах, каковые спасли нас от опасности.
Ни при каких обстоятельствах не упоминают о множестве людей, каковые заболели либо чьи судьбы были уничтожены. Я пара раз пробовал забрать слово, раздавал „Чернобыльскую молитву“ Светланы Алексиевич, но они использовали силу против меня и сейчас по большому счету не допускают на памятные мероприятия», — говорит Николай Расюк.
Университет изучения рака в Минске говорит, что нельзя определить научную сообщение между аварией на ЧАЭС и какими-либо формами рака, кроме рака щитовидной железы. Расюк скептически хмыкает.
«У нас, людей из территории, собственная статистика. Ежегодно на Радуницу мы едем в отечественный родной город, дабы отыскать в памяти предков.
Видимся, едим и выпиваем совместно, делимся воспоминаниями. Вычисляем, сколько нас погибло и какое количество осталось.
Мы и без того видим, что происходит».
В конце отечественного интервью Расюк наливает в мелкие хрустальные рюмки белорусский бальзам на травах. Поднимает собственную рюмку.
«За нас, кто все еще жив».
СТРАШНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ Чернобыльской АВАРИИ
