Политический ислам после игил — «наука»
Со времени публикации книги, ставшей пророческой для эры «постисламизма», прошло 24 года. Книга «Провал политического ислама», в которой Оливье Руа (Olivier Roy) разбирает пути изменения исламской мысли, вышла в первой половине 90-ых годов двадцатого века.
Прогнозируя будущее «исламского фундаментализма», Руа приходит к понятию «постисламизма», главная черта которого содержится в том, что исламские перемещения терпят неудачи, как в попытке отыскать собственный место между политикой и религией, так и в создании успешной интернациональной модели. Это имело возможность бы стать основной слабостью этого тезиса, но многие на уровне Руа восприняли его и применяли в формировании мнимого образа будущего.
Потребовалось более десяти лет, дабы Руа развил собственный тезис о трансформации ислама в книге «Провал политического ислама». Он выделяет, что главной чертой данной трансформации есть, в первую очередь превращение ислама в «социальный ислам», как он написал в собственной книге «Глобальный ислам».
Жиль Кепель (Gilles Kepel) в собственной книге «Джихад: упадок и распространение политического ислама», изданной в 2000 году, наоборот, постарался сформулировать новый подход к постисламизму, хороший от его соотечественника Оливье Руа. Кепель относит радикальных исламистов к «революционерам», сравнивая их деятельность с коммунистами во время с иранской революции (1979 год — прим. пер.) до выхода книги.
Разбирая политические и армейские нюансы распространения политического ислама в течение последней четверти прошлого века, Кепель приходит к выводу, что принуждение, которым отличается деятельность исламистов в 90-е годы, — показатель их потери и слабости единства. Он уверен в том, что большой уровень насилия сопровождается увеличением давления совокупности, рассеиванием народной помощи и ростом опасений интернационального сообщества.
Такое положение дел толкает отдельные группы в рамках тех либо иных перемещений к «ревизии». Эта «юридически-богословская ревизия» — реализуемая только в политических целях — привела в то время к расколу в исламистском революционном ядре: часть отказалась от насилия в пользу легального участия в политическом ходе.
В этом и содержится для Кепеля «финиш политического ислама», о котором выше шла обращение — обстановки, в которой радикальный ислам входит в «гражданское состояние», соглашаясь на легальное политическое участие.
Ирано-американский ученый Асиф Баят (Asef Bayat) пробовал создать четкие рамки для определения «постисламизма» в двух измерениях. Первое высказывает «состояние», смыкающееся в определенной степени с «революционностью».
Этому соответствует так называемый «агрессивный ислам». Второе измерение относится к «хорошему проекту» ислама, что и вызывает дискуссии о будущем политического ислама.
В то время как такое положение не говорит о разрыве с политическим исламом и не несет никаких плодов секуляризации, а скорее свидетельствует только о рвении повысить роль религии в современном обществе. Это воплощается в сосуществовании свободы и веры, освобождения и ислама.
Так Баят пробует осмыслить современный исламский модернистский дискурс. Данный политический ислам достаточно далек от религиозного контекста, поскольку выговор тут делается на плюрализме и правах, а не личном суждении халифа либо султана, и на историческом контексте в противовес косным формулировкам шариата.
Допустим, что исламские фундаменталисты, практикующие вооруженный терроризм, именуемый «джихадом», чтобы получить доступ к власти, и идеологический терроризм, именуемый «такфиром», для свержения законной власти, откажутся от этого в пользу участия в выборах и принятия сокровищ народовластия и прав человека.
Незавершившийся «реформаторский» опыт в Иране вдохновил Баята на более хороший взор на собственную концепцию: он обратил внимание на развития и Партию справедливости в Турции и «Нахдатуль Улама» в Индонезии, каковые распознали новое познание. Данный опыт, в котором проявилась сообщение между духом ислама и духом времени, американец Александр Оливианто назвал «прогрессивным исламом».
Таковой ислам отражает попытку объединить главные учения ислама с правилами демократии и западного либерализма, религиозным плюрализмом и правами человека.
«Арабская весна»: осень политического ислама
В той степени, в которой «арабская весна» явилась определяющим моментом в истории стран и народов арабского региона в целом, она же стала точкой невозврата как для политического ислама, так и для «постисламизма». Исламские фундаменталисты организовали не просто идеологический стержень, но полноценный протест действующей власти, время от времени кроме того применяя светский и либеральный дискурс для прикрытия.
Это повлияло на целый арабский регион и вывело исламистов на позиции «участников» в Марокко, Египте и Тунисе, либо же стало причиной ожесточенной борьбе, как это произошло в Ливии до и по окончании Каддафи, и в Сирии под конец написания данной статьи. Термин «политический ислам» непостоянен, и современные перемещения демонстрируют эту «текучесть», что проявляется в политических разногласиях.
К примеру, тунисская партия «Ан-Нахда» отличается от собственного египетского аналога «Братьев-мусульман» и развития «и марокканской Партии справедливости». В Тунисе исламские фундаменталисты попирают народовластие, в Египте армия выступает от имени народа, Сирия, Йемен и Ирак тонут в реках крови.
Но, не обращая внимания на все различия, мы видим возможность интегрирования политического ислама в действенное управление. Совсем вторая картина проявляется на протяжении правления исламистов. хороший пример проявления для того чтобы «постисламизма» — «развитие и Справедливость», характеризующееся авторитаризмом, подавлением и централизацией власти прав и свобод, что кроме этого есть сущностной чертой «постисламизма».
Что говорят в школах об исламе?
Le Figaro27.09.2016Новобранцы ИГ мало что знают в исламе
Le Figaro20.08.2016Портрет исламского террориста
La Croix11.08.2016Имя Третьей всемирный — радикальный ислам
NRG20.07.2016
Упадок политического ислама, что отмечается в странах, где к власти пришли исламские фундаменталисты, снова приводит нас к рассмотрению понятия «постисламизма», и узнается его низкая объяснительная свойство. Франсуа Бурга (Francois Burgat) обрисовывает постисламизм как необычную форму сопротивления колониализму в собственной книге «Политический ислам: голос Юга».
Он сказал, что «Аль-Каида» (экстремисткая организация, запрещена в Российской Федерации — ИноСМИ) — это «стратегический ответ общине». Как раз исходя из этого создатель столкнулся с глубинной критикой, и вся его концепция подвергается сомнению.
Неопределенность понятия политического ислама — практически непреодолимая трудность на пути выработки универсальной концепции, и, следовательно, ее способности адекватно трактовать обстановку. Понятие «постисламизма» сводится только к исламским перемещениям, каковые возвращаются к «агрессивным» практикам и «джихадистскому» опыту, к политической программе партии, стремящейся принимать участие в распределении власти, что сближает эти перемещения с «Братьями-мусульманами».
Но как быть с толпой салафитов, каковые практически единолично взяли на себя борьбу с действующей властью на исламском поле, лишив остальных их легитимности? Где грань между сирийскими и иракскими исламскими перемещениями и ИГИЛ (экстремисткая организация, запрещена в Российской Федерации — ИноСМИ)?
В случае если мы взглянуть на это понятие с позиций того, что такое эта «постобусловленность», то необходимо признать, что оно скорее связано с понятием «перехода», чем с «ломкой» либо «превышением», и имеет в полной мере конкретное значение. Концепт «постуобусловленности» возможно сравнить с применением в западной литературе терминов «постколониализм» и «постнационализм».
Не прижился данный концепт в отношении «постхристианства», но совсем другое дело — ислам. «Постхристианство» стало результатом «эпистемологического разрыва» философской революции, которым завершилась эра Просвещения на Западе. Другими словами упрочнения философии и науки принесли конкретные экономические и социальные трансформации.
Политический же ислам по собственной сути так же, как и прежде остается привержен исламским сокровищам, относящимся еще к эре Пророка и к национальной модели общества того периода. Политический ислам остался с этими сокровищами, не перейдя к чему-то иному.
В случае если Оливье и его сотрудники говорили о неизбежности «превращения» исламистов, об их неотвратимой адаптации к замене и современным условиям коробок с снарядами урнами для голосования, то, разумеется, они пропустили стремительное возвращение «Братьев-мусульман» в их «салафизированной» версии. Эти события не укладывались в «неизбежность / пророчество», пребывавшее в автоматическом принятии сокровищ интеграции в политический процесс, а скорее, напротив, означали неприятие светских правил и отказ от современного страны, воображающее собой идол, что должен быть уничтожен.
Стоит подчернуть, что неудачный опыт «Братьев» в политике, что оптимальнее обрисован в книге Аймана Аз-Завахири «Неприятный урожай», стал причиной глубокому расколу в сообществе: выделилась несколько тех, кто искал путь, не загрязненный политикой, и это был путь салафизма. Салафизм, отличающийся собственной простотой, основанной на прямой трактовке текста, «отыскал подход» ко многим исламским перемещениям всего спектра.
Эта тенденция стала причиной росту фундаменталистских настроений среди мусульман, каковые обратились к идеалистическим представлениям об эре Пророка. Им давали слово спасение в обмен на принятие несложных идей «Ислам — вот ответ» и «халифата», что и отыскало собственный отражение в идеологии ИГИЛ в Ираке и Сирии.
Остается подчернуть, что темперамент протестов перемещений политического ислама как ответ на ликвидацию халифата либо как борьба с постколониальным страной не носит политического характера и с большим трудом возможно осмыслен в научном замысле, как это происходит с постхристианскими партиями Запада и их восточными аналогами. Эти перемещения не основаны на какой-либо философской либо научной традиции, которая стала причиной Просвещению, у них нет четкой политической и экономической программы.
Эти перемещения не заточены под какую-либо политическую программу, они только делают коммуникации «и» функции призыва с публикой — ни больше, ни меньше. Быть может, это говорит об отсутствии прочной базы, и такая концепция выбрана для реализации тактической задачи успехи власти.
Что дальше?
В случае если марксистская литература видит в империализме высшую стадию капитализма, то эта же метафора подходит и к ИГИЛ, которое представляет собой высшую стадию политического ислама. ИГИЛ есть безотносительной категорией во всех качествах: пропаганда, политика, социальные задачи, судебная практика.
ИГИЛ воплощает конечный идеал «халифата», порожденный политическим исламом. Перемещения, каковые предположительно смогут войти в группу «постисламистских» и настроенных враждебно по отношению к ИГИЛ, — не что иное, как продукт научных изысканий либо же итог благосклонности Запада.
Не последнюю роль тут сыграла развития партии «и позиция Справедливости» по поводу ИГИЛ, партии, близкой к «Братьям», «постисламизму» Руа и «прогрессивной» в понимании Александра Оливианто. Ссылка на «развитие и Справедливость» может иметь разное значение для остальных исламских партий, каковые колеблются от принятия феномена ИГИЛ между обоснованием возможности умеренной альтернативы до необходимости обеспечения доступа к власти.
В пустыне «по окончании ИГИЛ» не будет живого места, а на теоретическом уровне не будет прекращаться осмысление и поиск решений того, из-за чего Левант утонул в страхе и крови. И тогда нам необходимо будет вернуть реформистский проект, что даст прямые трансформации и выведет за пределы популизма политического ислама по окончании распада Турции.
И в случае если первая предпосылка современного арабского страны — это когнитивный разрыв с наследием, то первый ход, что необходимо предпринять —осмыслить данный разрыв, что моно преодолеть только при помощи религиозных реформ. Реформы остаются основной необходимостью перед лицом терроризма, что покушается на святое и угрожает отечественной цивилизации.
Флаг ИГИЛ убрали в деревне в Боснии по окончании шумихи (новости)
