Петербургу нужна национальная идея
Сравнительно не так давно в ходе проекта «Отечественный город» состоялся научно-практический семинар, где обсуждались возможности развития Санкт-Петербурга. Внимание присутствующих привлек доклад «Метафизический ресурс Санкт-Петербурга», с которым выступил петербургский автор, аналитик и футуролог Андрей Столяров.
Сейчас создатель этого выступления — гость петербургской редакции «Доводов неделi».
— Андрей Михайлович, объясните, прошу вас, что такое «метафизический ресурс»? С чем это «едят»?
— Несложнее всего растолковать на примере. Давайте сравним две страны — Австралию и Соединенные Штаты. Исторически стартовые условия этих государств весьма сходны. У них сопоставимые территории, сопоставимый климат, сопоставимые природные ресурсы.
Заселялись обе страны европейцами, местное население и в том и другом случае особенного сопротивления не оказывало. И что мы видим в итоге? США — сильнейшая сверхдержава, а Австралия, хоть и развитая страна, но удельный вес ее во всемирной экономике и политике очень мал.
Появляется вопрос — из-за чего?
— Вправду – из-за чего?
— Дело в том, что в Австралию ссылались преступники — люди, само собой разумеется, энергичные, деятельные, но не имеющие никаких задач, не считая личных. Любой тянул в собственную сторону.
А в Америку эмигрировали религиозные инакомыслящие, каковые, по крайней мере, на первых порах, стремились не столько к обогащению, сколько грезили выстроить «град на бугре» — новый мир, основанный на высоких нравственных правилах. Появлялась общность, незримо объединяющая упрочнения.
Это и был тот метафизический ресурс, что выдвинул Америку в фавориты современного мира.
— Другими словами, метафизический ресурс — это ресурс религиозный?
— Совсем не обязательно. Правильнее — не только религиозный. Вот вам второй пример.
В десятнадцатом веке Япония начала модернизацию по европейскому примеру. Это так называемая «революция Мэйдзи», 1868 год. Но сразу же появилась опасность: в Японии существовал класс самураев — опытных солдат, каковые ни в какую модернизацию не вписывались.
Угроза армейского сопротивления была весьма настоящей. Что сделали японцы? Они стали назначать самураев аккуратными директорами фирм и новых концернов.
Самураи, со своей стороны, внесли в экономическую деятельность комплекс бусидо: абсолютную преданность компании, самоотверженность, послушание младших старшим, приоритет коллективных заинтересованностей над личными Так появилась корпоративная культура, на базе которой выросли огромные корпорации, выведшие Японию в первый ряд индустриальных государств. Позднее эту корпоративную культуру начал заимствовать Запад, а на данный момент — Российская Федерация.
— Пример очень впечатляющий, но в Санкт-Петербурге самураев нет
— А нам и не нужно. Обратите внимание: самураи — это некая общность, выделенная по нематериальному показателю — кодексу бусидо.
Петербуржцы — также общность, выделяющаяся по определенным нематериальным чертам. Уже в конце XIX — начале XX века их принимали как людей, чемто отличающихся от остальных россиян
— Согласна. Кстати, видный живописец Мстислав Добужинский, заполняя в те годы анкету, в графе «национальность» указал «петербуржец»
— Совсем правильно. Петербуржцы стали собственного рода нацией. Со своим жизненным кодексом, собственными правилами поведения.
Дальше была революция, гражданская война, большая часть коренных петербуржцев провалилось сквозь землю: погибли, погибли, уехали… В город пришли крестьяне и рабочие, не владевшие высокой культурой.
И что же? К середине 1930-х годов снова начали сказать, что петербуржцы (тогда — ленинградцы) — это особенные люди, отличающиеся от остальных в первую очередь той самой высокой культурой.
Дальше была Великая Отечественная война, блокада, снова большая часть петербуржцев в этом катаклизме провалились сквозь землю, снова пришли в город крестьяне и рабочие. И что последовало? В конце 1960-х годов ленинградцы снова стали как бы особенной нацией.
Бытовало кроме того такое выражение как «ленинградская вежливость».
— Помнится, в советские годы, куда ни приедешь, сразу же задавали вопросы: «А вы случайно не из Ленинграда?». Догадывались по поведению, манере держаться и говорить
— Петербургская общность — «нация петербуржцев» — непрерывно воспроизводилась. Ее формировал как бы сам город собственной неповторимой воздухом.
Возможно, она воспроизводится и по сей день, не обращая внимания на большой приток среди них и мигрантов из азиатских государств. Однако она делается все не сильный, размывается и может провалиться сквозь землю совсем.
Но она еще существует. Это и имеется метафизический ресурс Санкт-Петербурга, что нужно учитывать при стратегическом проектировании.
— Прекрасно. А как возможно применять данный метафизический ресурс, коим, по Вашему точке зрения, владеет Санкт-Петербург?
— В первую очередь — как его не требуется применять. На том же семинаре, с которого мы начали разговор, экономист Дмитрий Прокофьев сказал о негативных последствиях отечественной ориентации на туризм. Казалось бы, туризм — весьма перспективное направление.
Наибольшие города мира пробуют привлечь туристов. Вместе с тем существует и обратная сторона медали.
Туристическому центру не необходимы ни ученые, ни писатели, ни композиторы, ни интеллектуалы. Ему по большому счету не необходимы люди с высшим образованием.
Ему нужен лишь персонал : горничные, официанты, вахтеры, повара, работники прачечных, водители Туризм при всех собственных экономических пользах — это разработка интеллектуальной деградации. Он превращает местное население в низшую страту среднего класса.
Это, очевидно, не свидетельствует, что мы должны от туризма отказываться. Легко для Санкт-Петербурга данное направление не может быть главным.
— Тогда что должно быть главным?
— Вы, возможно, отнесетесь к сообщённому иронически, но Петербургу нужна личная «национальная мысль». Нам в итоге направляться определиться, кем мы желаем быть. Городом музеев?
Индустриальным центром? Центром логистики, распределяющим потоки грузов по СевероЗападному региону? Денежным центром? Центром культуры и образования? Увижу, что национальной идеей владеет фактически любой «народ».
Мысль эта возможно пассионарной, что характерно для войн и времён революций, либо спокойной — как осознание того, что мы собой воображаем и каков отечественный целевой горизонт.
— Мне думается, многие петербуржцы поддержали бы идею центра образования, культуры и науки. Не через чур ясно, действительно, как это возможно в этих условиях осуществить.
— У национальной идеи имеется одна любопытная изюминка. Она владеет потенциалом самоосуществления.
Будучи сформулированной и вынесенной на повестку дня, она начинает трансформировать нацию, подстраивать ее под себя. взглянуть на немцев: всего за 100 лет — с середины XIX до середины XX века — они прошли целую серию национальных метаморфоз. Михель (либо «картофельный немец», как немцев именовали в тогдашней Европе) — бисмарковский немец (период происхождения Германии как национального страны) — кайзеровский немец (период Первой Мировой) — арийский немец (период нацизма) и современный немец (со второй половины ХХ века).
Наряду с этим немцы постоянно были немцами, легко их «немецкость» на различных стадиях была по-различному акцентирована. И акцентировал ее тот смысловой горизонт, что перед нацией появлялся: бюргерский, государственнический, имперский, расовый, европейский.
— О национальной идее говорили еще во времена президента Ельцина. И тогда попытки сформулировать ее для России так ни к чему и не привели.
— Национальная мысль не появляется на безлюдном месте. Ее нельзя сотворить произвольно, из ничего.
Имеется лишь три ситуации, в то время, когда она вправду пользуется спросом. Вопервых, это создание нации: консолидация этнических сил, завоевание независимости, формирование собственного страны.
Сущность данной национальной идеи: «Мы — народ». Вовторых, это сохранение нации: преодоление масштабной угрозы в виде войны либо социальноэкономической трагедии. Сущность данной национальной идеи: «Все для фронта, все для победы».
И втретьих, это преобразование нации: модернизация нации, приведение ее этносоциальной культуры в соответствие с конфигурацией нового времени. Третий случай, очевидно, самый тяжёлый, потому, что вызов будущего не так очевиден, как, к примеру, вызов войны.
— И каковы тут, по-вашему, возможности Санкт-Петербурга?
— Они в полной мере очевидны. Или Санкт-Петербург превратится в средний европейский город, ничем не выделяющийся среди множества остальных. Кстати, как раз этим методом мы на данный момент и идем.
Или он отыщет в себе силы для метафизической изменения, реализовав тот ресурс, что у него до тех пор пока еще имеется. Возможно, обстановка разрешится в ближайшее десятилетие
Русская национальная мысль
