Донецк: исповедь фантома — «наука»
Это письмо пришло одному из сотрудников отечественной редакции от дончанки, его давешней привычной. Он ей как-то позвонил спросить, как у нее дела. «По телефону всего не поведаешь.
А так хочется высказаться». «А ты напиши». И она написала… По понятным соображениям мы не пишем имя автора, но все написанное ниже — не выдумки и фантазия, а настоящая действительность.
* * *
«Мы имеется, мы не миф, не мираж. Это мы упоенно выхватываем в окружающей нас действительности светло синий-желтые сочетания — вон влюбленная пара идет: у нее небесные джинсы, а на нем футболка цвета пшеницы… Это мы, всю жизнь возмущавшиеся писаниной на зданиях, сейчас радуемся (надписям) на стенах: «Донецк — это Украина» и «ДНР — зло».
Это мы скупаем в сувенирных лавках залежавшиеся магнитики с трезубцем, убеждая продавщиц, что «для прикола». Это мы сохраняем надежду и ожидаем…
какое количество нас? Думаю, большое количество. какое количество хотя бы приблизительно? Не знаю. Мы планируем маленькими кучками. Кроме того не стайками.
Не более трех-четырех человек за раз. Больше запрещено. Больше — будет громче (соседи услышат) и страннее (соседи заметят).
Но я знаю, что и у приятеля на даче планируют, и подруга новый таковой «кружок» встретила.
Грезим собраться дружно. Но не время. Не время кроме того знакомиться «в живую» (не смотря на то, что и такое время от времени практикуем). Исходя из этого сидим в соцсетях, под никами, в закрытых группах.
И не факт, что какая-то «Вера Украинка» не есть провокатор «МГБ», а какой-то затихарившийся «Вася Вася» не конспектирует отечественную реакцию на призывы «Веры». Мы за эти два года изучили тонкости для того чтобы общения.
Это мы сходу удаляем переписку в личке. Это мы перед выходом на улицу на случай досмотра чистим собственные телефоны.
Это мы храним флешки вне квартиры, а одна, «дежурная», в таковой нычке лежит, что и сама иногда забываю, куда перепрятала в прошедший раз. Это мы отключаем дверной звонок, дабы не вздрагивать от каждого трезвона.
В случае если пришли сверить показания счетчика, на данный случай у соседки имеется номер моего мобильного. А у меня ее.
И это настоящая успех, в то время, когда ты с соседкой на «одной волне».
Сейчас твой дом — это вправду твоя крепость, в которой ты лелеешь собственный мир, где хотя бы думать можешь вольно, а в наушниках слушать и наблюдать, чего душа требует. Но вот выходишь за порог и чувствуешь себя креветкой без панциря.
Тебя ранит все: трехцветный антураж, рубли в кошельке, беседы толпы. А ты просматривала, как отечественный Захарченко отвечал харьковчанам?
Вот молодец, сообщи ж! Не так долго осталось ждать паспорта возьмём, и плевать желали на эту Украину. А Российская Федерация нас не оставляла, и дальше не покинет… Ты чертыхаешься про себя и проходишь мимо.
Уже давно имела возможность им ответить, вступить с сакральным: «Дуры вы, бабы». По окончании волны зимних арестов договорились себя сдерживать.
По причине того, что у каждого из нас тут собственные задачи. Мы в них друг друга очень не посвящаем. Из «небольшого» знаю, что отечественные мужчины время от времени «шалят»: дорисовывают на улицах агитационные плакаты.
Для кого-то это покажется глупостью. В отечественном положении — это также проявление позиции.
В моем подъезде имеется доска объявлений. Так с августа 2014-го кто-то повадился на заметках об отключении воды либо на воззваниях идти в «ополчение» приписывать в конце «Слава Україні!», я же ему печатными буквами отвечала «Храбрецам слава!» Жильцы, увидев такое «безобразие», объявления срывали, ЖЭКовцы вешали новые.
И вот снова появляется «Слава Україні!» У меня с собой ручки для ответа не было, возвращаюсь из магазина, а в том месте уже — «Храбрецам слава!» Это непередаваемые ощущения. Ты сперва осознаёшь, что в твой подъезд заглядывает «родственная душа» (то, что он живет с тобой рядом, ты сходу отвергаешь, нужно быть безумцем так «палиться»), позже осознаёшь, что таких душ как минимум две.
Мы не привычны, но знаем о существовании друг друга, и от этого уже легче. Как-то участковый прошелся по этажам, собрал пояснения (не вы?— не я — не он?— не думаю) и отечественная «перекличка» закончилась.
Но вот ко мне приехала дочь (она больше года на «Большой почва» — на Украине). Увлеклись воспоминаниями, и я ей: «А не забываешь, у нас в подъезде кто-то подписывал объявления?» — «Так это же я писала».
Я готовься ее убить, поскольку мне кроме того в голову не имело возможности прийти, что мы с дочерью переписываемся, и что ее в любую секунду имели возможность забрать «на подвал». А кто был третьим в «перекличке» я определила раньше — моя соседка.
Она пенсионерка без навыков «партизанщины», исходя из этого не слышала, как я тихо спускалась по лестнице и застала ее «на тёплом». На кого, на кого, а на нее я бы ни при каких обстоятельствах не поразмыслила.
Но, как и она на меня.
Нас всегда спрашивают — а чего вы в том месте сидите? Чего не выезжаете?
У нас большое количество официальных ответов: старенькие родители, работа, дом, хозяйство… Нас не знают. И верно делают.
По причине того, что я же не могу по телефону сообщить: так как кто-то обязан встречать людей, выходящих из «подвалов». Тут я хоть в малом могу оказать помощь в поиске человека — контактами, прозвонами, время от времени морально: вот родные на Украине, им звонят о задержании племянника, и они не знают, как вести себя в данной ситуации, куда обращаться.
Троих приходилось как раз встречать при выходе из «подвалов». Но это было полтора года назад, в то время, когда по большому счету было жестко.
И обращение не о военных, обращение о гражданских. Понимаете, какими они выходили? Вшивыми, в язвах, в случае если мужчина — избитый. Без документов, без копейки денег, без телефонов… И куда им? К кому им?
Исходя из этого их друзья, каковые не могли приехать (в противном случае были бы на том же «подвале»), информировали о дате «выпуска». Встречаешь. Она тебя не знает, ты ее не знаешь.
Но вы уже родные друг другу. Отходите подальше, протягиваешь еду, позже б/ушный мобильник с новой симкой, на которой забит твой номер людей и телефона, каковые на тебя вышли прося оказать помощь.
Она отзванивается, успокаивает их, они — ее. Идете к ней к себе, прекрасно, в случае если у кого-то сохраняются запасные ключи.
В квартире все верх дном по окончании обыска. До тех пор пока она приходит в себя, ты бежишь в аптеку, в магазин за продуктами. Позже месяцы по поиску документов в ихних «инстанциях» — хотя бы паспорта.
По причине того, что, к примеру, у дам по окончании пережитого ужас кроме того приблизиться к таким строениям, не то дабы зайти и написать заявление. Кому-то паспорт возвращали, кому-то нет.
Параллельно решаешь вопрос об отправке человека на свободную почву. Другими словами у каждого собственный.
Знаю, что подруга делает фото Донецка для одной из редакций, тут же на украинских журналистов запрет, в таковой ситуации и аматоры подмога.
Пока же мы продолжаем оставаться тут. Для меня «тут» — это в оккупации. Для моих сотрудников по работе «тут» — это «в отечественной юный республике». Уже бывших сотрудников.
Не смогла, не выдержала, уволилась. Не было сил всегда слышать восхваления, «как мы все заживем», как Украина рушится, а «республика делается на ноги».
Да и собственную позицию я не скрывала. в один раз меня пригласил директор и предотвратил: не жди доносов, уходи «по собственному», а я материально помогу. Он собственный обещание сдержал, пока не написали донос на него.
Он с семьей выехать успел.
И мы остались с мамой. Я живу тоской, мама — страхами. Сперва она опасалась обстрелов. Позже спускаться в чёрный затхлый подвал в подъезде, поскольку когда-то в далеком прошлом заметила в том месте крысу… Со временем ее уже не подташнивало от запаха плесени.
Она прекратила реагировать на что-то серое, шмыгнувшее в темноте. «Мама, это кошка». «Да, дочечка, кошка». Позже она опасалась пропустить сутки получения ахметовской гуманитарки, в случае если на несколько дней задерживали выдачу, начиналась паника.
Необычное дело с данной гуманитаркой. На кухне висел календарь сперва на 2014 год. Мама обводила фломастером дату следующего получения помощи, и любой раз причитала: вот и еще месяц умирать запрещено.
Позже она повесила рядом календарь на 2015-й, ветхий срывать не дала. Сейчас висит уже третий, и также с обведенными кружочками.
Но беседы о том, что еще месяц возможно не умирать закончились. Сейчас у нее новый «мотиватор»: погибну, в то время, когда тебе 60 лет исполнится, тогда я буду спокойна, что будешь с едой (легко ахметовская помощь для пенсионеров тут идет с 60-ти лет).
В общем, у каждого собственные якорьки, дабы держаться за судьбу.
Но лишь мама свыкается с одним страхом, как появляется второй. Раз я ее повезла в Краматорск на оформление пенсии.
Мама еле выдержала эту поездку. От вида сперва «дэнээровских» автоматчиков и блокпостов у нее давление подскакивало.
Она же в Донецке максимум во двор выходила и в подвал спускалась. А как начали подъезжать к контрольно-пропускному пункту, и в первых рядах четко проявился украинский флаг, тут сработала пропаганда да беседы с соседками. «Доча, куда мы?!
Они нас на данный момент гимн петь вынудят, издеваться будут… Мне Валентина Федоровна говорила… Позволяй вертаться…» Еле уговорила. До тех пор пока контролировали паспорта, я ее пилюлями да каплями отпаивала, она же не отпускала мою руку, дабы меня не забрали «ужасные укры».
Думали уже скорую вызывать. Обошлось. Проехали. Бабушки отечественные, мамочки, что же с вами сделали?!
Позже была тяжёлая дорога обратно, а ужас «укров» ей преодолеть так и не удалось. Исходя из этого через полгода ни о какой поездке по речи и продлению пенсии быть не имело возможности.
Держимся на моих подработках, что приятели подбрасывают. И, увы, мама оформила «дэнээровскую» пенсию, ее ей на дом приносят.
Осуждаете? Ну, что ж, возможно, верно. Но в противном случае нам не вытянуть.
Рубль возвращает Донецк к судьбе
Newsweek Polska11.03.2016Возвращение в Донецк: c мыслями опять уехать
Deutsche Welle29.10.2015Нас выдавливают из страны
Delfi.ee17.06.2015Донецк: война превратилась в обыденность
Deutsche Welle16.06.2015Это именно к вопросу об ассимиляции. Нас, оставшихся в оккупации, довольно часто попрекают «стокгольмским синдромом». Сообщу о себе и окружающих меня.
Первый год мы жили в «собственном Донецке»: да, с обстрелами, да, в укрытиях. Война как бы отодвинула на второй план некую «ДНР», на первом замысле была помощь и жизнь человека ближнему.
В то время, когда боевые действия утихали, для таких как я Донецк длился без «народной республики», а с теми же улочками, «Донбасс Ареной», ботаническим садом, парком кованных фигур. Мы существовали с «ДНР» и ее «гражданами» как бы в параллельных мирах, пересекаясь лишь на бытовом уровне.
У них собственная жизнь, у нас собственная. Мы верили , что это не так долго осталось ждать все закончится.
Головы были заняты выживанием, здоровьем родных, попыткой понять происходящее.
Переломный момент наступил год спустя. Уже прошедшей весной было заметно, что многие определились. Кто-то легко устал сопротивляться, иммунитет иссяк.
А также первоначально проукраински настроенные дончане начали нормально принимать идеологическое окружение: ходить на праздничные дни, нормально себя ощущать под развивающимися знамёнами, поддерживать «верные» беседы, концентрироваться лишь на хорошем, и не подмечать отрицательного. Одна из моих таких друзей, назовем ее Света, сообщила: я уже устала сохранять надежду, нас ни при каких обстоятельствах не высвободят, а на работе и по телику все капают и капают, в итоге я смирилась, приняла, что это окончательно; прекратила сомнениями и дурными мыслями голову забивать и, знаешь, наступила гармония.
Света стала как все, она слилась с толпой, она мимикрировала.
Таких как Света «взяли» на теме любви к городу: все, кто тут — подлинные дончане, честь им и хвала, а кто выехал — предатели, каковые ни при каких обстоятельствах не осознают оставшихся. Мы, дескать, не тянем вас вступать в «Донецкую республику» (главенствующая политорганизация), легко, раз любите Донецк, так давайте совместно трудиться на его благо.
И эта разработка сработала. По причине того, что со свободной территории не было месседжей в противовес, только обвинения и крики в адрес дончан, как «живущих при оккупантах».
Что попало. Всех под одну гребенку. Само собой разумеется, «имеющий уши слышать, да слышит». Но многие были истощены и не могут сопротивляться. И им, смирившимся, стало легче.
И я их осознаю, я сначала им кроме того питала зависть к. По причине того, что также устала: просыпаешься, и сходу в ленту новостей — а что если за ночь высвободили аэропорт. Но лента молчит. Ложишься дремать, и снова в новости — а что если…
Но спустя год была и вторая броская реакция — это окончательное отторжение всего «дэнээровского», кроме того среди сомневавшихся. Окончательное и бесповоротное, иногда, сжигая все мосты для отступления. И нам также стало легче, поскольку мы также определились.
И мы также в реальности и своей гармонии: сейчас мы живем не в параллельном, виртуальном Донецке, а в оккупированном Донецке. И мы понимаем собственную необходимость тут и по сей день, и это придает нам силы для надежды.
Вот написала, излила душу. на данный момент надавлю «Послать», текст сохраню до на следующий день в «облаке», но сходу почищу компьютер и почту… А на следующий день, как удостоверюсь, что письмо дошло, удалю и из «облака». И отправлюсь продолжать собственную жизнь. Жизнь в оккупации… А вы , что мы имеется, мы не мираж, и что мы вас ожидаем…»
***
Письмо заканчивалось словами «В случае если захочешь опубликовать, фамилию придумай сам. Мы же кроме того собственные имена показывать не можем.
Либо напиши легко — фантом из Донецка». Но это не фантом, а живой человек…
В Донецке проходит выставка научно-технических разработок научных и образовательных организаций ДНР
