М.п. одинцов: воздушная дуэль в небе над днепром
В шестнадцать лет я пришёл в Свердловский аэроклуб и в первый раз поднялся в небо. В девятнадцать, с самого начала войны, начал вести войну на ближнем бомбардировщике Су-2.
Атакуя фашистские войска, много раз подвергался атакам германских истребителей Ме-109 и довольно часто с большим трудом, на «израненном» самолете, дотягивал до собственного аэропорта.
Переучившись на штурмовике Ил-2, я стал для неприятеля «чумом ». Данный самолет был суровым оружием. Он имел хорошее ракетное оружие, и пара сот килограммов разных бомб! Но сражаться на нём было тяжело.
Всё время на малой высоте, при любой погоде приходилось делать задания руководства по уничтожению и поиску соперника.
Молодец мой Ил, не подкачал!
Зима 1942-го была снежная, тучи тянулись низко над почвой. Всё было белым-бело.
Не только бомбардировщики, но кроме того штурмовики не могли делать задания. Руководство подбирало самые опытных летчиков.
Но не все возвращались из таких полетов…
Мой Ил-2 летит над почвой, захваченной немецкими армиями. Высота практически нулевая. Я прямонад вершинами деревьев. Время идёт, а соперника не видно! Решаю проверить железную дорогу около Великих Лук: в том месте точно будет пара эшелонов.
Проскакиваю практически в тумане маленькие озера, за ними лес. Наконец металлическая дрога!
Лечу-лечу над полосами рельсов, но так же, как и прежде ничего не вижу. в первых рядах локомотив. Я еле прицеливаюсь . Самолёт идёт низко, чуть не задевая почву.
Пора стрелять. Нажимаю на боевую кнопку, реактивные боеприпасы уходят вперед.
Проношусь над взрывами,чуть не задевая обломки. Решаю скинуть бомбы на состав. Ставлю сброс бомб на замедление. Разворачиваюсь на состав, вижу, как из разбитого паровоза вылетают облака пара, как выбегают из вагона воины. Пора!
Нажимаю на кнопку сброса, шесть осколочно-фугасных бомб уходят вниз. Проношусь над вагонами.
Самолёт подбрасывают начавшиеся взрывы.
Стокилограммовые «чушки» со скоростью восемьдесят метров в секунду пробивают стенки и крыши вагонов и уничтожают всё живое, что находится в. Самолёт шел над составом на высоте пятнадцать–двадцатьметров, и практически все бомбы попали в цель.
Развернувшись на восток,к себе, ещё продолжительно оборачиваясь, вижу пламя и дым горящего состава. А позже стенке падающего снега в первых рядах!
Обойти её нереально: не хватит бензина, дабы долететь до аэропорта. Через чур продолжительно я искал подходящую цель и продолжительно находился над ней.
Выбора нет. Вхожу в снегопад, снег бьёт по самолёту косыми струями.
Видимость практически нулевая. Дабы не утратить из виду почву, начинаю понижаться.
Высота метров 5–10, а почвы не видно. Вот-вот столкнусь с каким-нибудь деревом либо с почвой.
Ещё пара секунд, и я останусь лежать в этих снегах. Решаю все-таки уходить вверх, подальше от почвы.
Беру ручку на себя и перевожу взор на другие приборы и авиагоризонт.
Высотомер «отсчитывает» метры: двадцать, тридцать, пятьдесят, вот уже и сто, после этого триста метров. Почва уже на большом растоянии, но начинается обледенение. Ещё пара десятков метров, и самолёт начнёт понижаться, а после этого упадёт.
Решаю собрать ещё метров двести-триста. Наконец тучи рассеиваются, я лечу между слоями облачности.
Лететь стало легче.
Мало подворачиваю влево и беру курс семьдесят градусов. С ним я обязан войти в район аэропорта. Но вот тучи смыкаются.
На стеклах кабины опять появляется страшный блестящий налёт – лёд. Через некое время начинается потрясывание мотора: это обледеневший винт. Я «гоняю» его на различных оборотах, и это оказывает помощь. Тряска заканчивается – лёд слетает.
Так повторяется ещё пара раз.
По моим расчётам, не так долго осталось ждать должен быть аэропорт. Проскочить его запрещено, начинаю понижаться. Высота скоро падает: сто, пятьдесят метров. Нужно уменьшить скорость понижения. Устанавливаю вариометр на 1–2 метрах.
Вот и тридцать метров. Внизу начинает чтото чернеть. Вот и двадцать метров. Ура!
Облака вверху, а нужно мной лес! До деревьев метров десять. Ура, жив!
Разворачиваюсь на север, в том месте железная дорога. Она выведет на аэропорт.
Лечу, но обледенение длится. Гоняю мотор, он трудится из последних сил, обледенение с винта сбрасывается, а стёкла кабины всецело обледенели.
Открываю фонарь и наблюдаю вперёд и в сторону. в первых рядах чёрная линия – это железная дорога. Разворачиваю и лечу сбоку: так лучше видно.
Обледенение длится. Даю практически полные обороты мотору, дабы он поддерживал самолет в воздухе. Шнобель поднят уже высоко, и самолёт идёт над почвой метрах на десяти, не понижаясь. Но вот видна станция.
Основное моё спасение. Сейчас разворот на юг и в 10 километрах аэропорт.
Производить шасси либо нет? В случае если выпущу, то самолёт изза появившегося нового сопротивления может и разбиться. Садиться на «пузо» надёжно, но позорно. Нет, нужно выпустить шасси. Нажимаю на даю и ручку выпуска полные обороты мотору.
Он плачет из последних сил. Самолёт снижается , но медленнее.
Вот и полоса! Самолёт ударяется вышедшими шасси о почву. Молодец мой «Ил», не подкачал! Заруливаю на стоянку, выключаю мотор, вылезаю.
Уф! Крылья все в ледяной корке, стёкла кабины также.
Самолет чудесным образом сел! техники и Лётчики окружают меня, поздравляя с благополучной посадкой и возвращением. Начальник «по окончании для того чтобы полета» даёт мне два дня отдыха.
Но отдыхал я только одну ночь: на другой сутки опять боевой взлёт!
Поединок
Днепр отвоевывался новыми и огнём людскими жертвами. Плацдармы расширялись тяжелыми боями на земле и в воздухе.
Германское руководство массированным применением бомбардировочной авиации пробовало оказать помощь собственной танкам и пехоте не только остановить продвижение армий Конева, но и скинуть их в Днепр.
Авиация 2-го Украинского фронта кроме этого все силы собственной бомбардировочной и штурмовой авиации сосредоточила на помощи частям, пребывающим на плацдармах. Ударная авиация обеих сторон притянула к себе истребителей, и воздушные битвы набирали силу.
Аэропорты у реки Орель, с которых штурмовики летали на правый берег Днепра, были не радостнее вторых: полки дивизии платили неприятелю кровавую дань. Не выпадало дня без 60 секунд молчания в память о невернувшихся.
Особенно не легко переносила это молодежь, вошедшая в битвы по окончании Харькова и Белгорода, в то время, когда соперник был выбит с укрепленных рубежей обороны и, отступая за Днепр, не оказывал прошлого важного сопротивления. Психика их опоздала закалиться в горе прошлых утрат, была не хватает подготовленной к начавшимся сражениям – фашистское руководство сохраняло надежду удержать «Восточный вал» в собственных руках.
Приобретая боевые донесения летчиков, комдив уловил изменение обстановки и постарался нащупать какие-либо закономерности в смерти экипажей. Неспешно, с каждым новым полетом картина прояснялась.
В случае если по всему фронту летчики погибали от различных обстоятельств, то в одном районе главным неприятелем бомбардировщиков и штурмовиков была зенитная артиллерия.
Практически в каждом полете встречал пилотов неожиданный и правильный пламя: один, реже два залпа батареи из шести орудий среднего, а возможно, большого калибра, по окончании которых довольно часто, к сожалению, частенько, один из самолетов падал подбитым. Фашистская батарея замолкала, а пламя вели автоматические эрликоновские пушки, от которых вреда практически не было.
Батарею искали попутно и намерено назначенные разведчики, но напрасно: она так же, как и прежде под стерегала пилотов в собственном квадрате. О неуловимой батарее много говорили и сами летчики, и в штабах.
И в то время, когда в один раз под вечер меня позвал комдив, я сходу почему-то сделал вывод, что разговор отправится о ней…
И правильно. Чуть поздоровались, генерал, в далеком прошлом знавший меня лично и много раз летавший со мною на боевые задания в порядке изучения опыта начальника эскадрильи, сходу заговорил о деле:
– Обстановку в районе чертовой наши потери и батареи ты знаешь. Может, попытаешь счастья?..
Боец ты и разведчик глазастый, и умения не занимать… Плацдармы, как видишь, практически стабилизировались. Это немцу выгодно: стрелять возможно с главных и запасных позиций. Смогут иметься и фальшивые. В полной мере быть может, что батарея вести войну на правах кочующей.
Получается, как в присказке: у волка большое количество дорог, а у охотника – одна.
Слушая, я осознал, что ответ старшим уже принято: его отправляли на поиск данной батареи. И возможно, не на один вылет, что наверное.
Предлагалась дуэль, в которой ничейный итог исключался. «Думай, Миша, о полете, потому как отказаться нереально. Думай, как лучше ухватить эту так именуемую неуловимую батарею?»
– Что, комэск, молчишь? Давайте порассуждаем совместно. После этого и вызывал. – Генерал забрал со стола пачку папирос.
Открыл ее и пододвинул: – Закуривайте.И я подымлю за компанию.
Отказываться было неудобно, и я забрал папиросу. Разминая ее, подождал, пока закурит старший, и также зажег спичку.
Затянулся в молчании пара раз.
И нервный импульс взволнованности от грядущей неизбежной встречи с опасностью, всколыхнувший сначала, под влиянием осмысления и табака задачи неспешно ослабел. Предстоящее немногословное противосидение, как и курение, мне стали казаться фамильярностью, и я, поднявшись со стула, решительно затушил папиросу.
– Разрешите докладывать!
– В случае если готов, послушаю, – кивнул генерал. – Лишь открыто. Комдив положил папиросу в пепельни-цу и также встал со стула.
– Лететь нужно одному, для получения полной свободы маневра, но с истребителями прикрытия, само собой разумеется. Второе, лететь утром, как возможно раньше, пока нет пыли, пожаров и дыма.
Третье, в готовности для удара по батарее держать в готовности к немедленному вылету отечественную эскадрилью, а мне – второй самолет.
– Разумно! Предложенный замысел действий принимаю.
В первом полете дам наприкрытие шестерку, восьмерку истребителей. Эскадрилью обеспечим «Яками» надежнее, чем в большинстве случаев.
Мои предложения принимаются?..
– Согласен.
– Вот и прекрасно. Вылетс рассвет .
…Сутки встречал в небе. Я вел «Ил» на северо-запад. Слева, снизу к самолету подплывал парящий туманнымдымком Днепр.
За ним показывались правобережные бугры, с одной стороны освещенные солнцем, а с другой – пропадающие в собственных же тенях, от чего местность казалась искусно закамуфлированной.
Набирая высоту, осматривал небо, рядом идущих истребителей и считал, что обстановку для соблазна зенитчиков лучше не придумаешь: на ярком, зелено-голубом небе мой самолет кроме того издали представляется хорошей мишенью. Мне же нужно будет в обязательном порядке привести к огню на себя и попытаться заметить, в то время, когда и откуда будет сделан первый, возможно, единственный залп.
Ситуация благоприятная: ни пыли, ни пожаров, и видимость хорошая.
Собрав три тысячи метров, высоту для штурмовика поразительно громадную, но в этом случае собственный основной жизненный резерв, уточнил с карты линию фронта на местности и повел собственный «Ил» в предполагаемую территорию огня батареи, рассчитывая, что никто второй по мне стрелять не будет: на таковой высоте я для всех сухопутниковбезопасен.
«Дабы не сбили, нужно строить противозенитный маневр с расчетом на перезарядки полета и время снаряда пушекна батарее: за пять–семь секунд уходить из ожидаемой площади разрывов на триста–четыреста нерасчетных для зенитчиков мет ров, – думал я. – В случае если эти условия выдержу, то они в меня при всем жажде не попадут. В воздухе боеприпасы не довернешь». Включил передатчик и обратился к истребителям:
– Мелкие, за воздушное пространство всецело отвечаете вы. Мне наблюдать за воздухом некогда.
– Я – пятисотый. Ясно, «горбыль»! Все будет в порядке, занимайся своим делом.
– Ремизов, наблюдай больше на землю, помогай искать батарею. За воздухом замечают «Яки».
– Попытаюсь, начальник. Буду крутить головой абсолютно восемьдесят градусов.
А за небом и истребителями также посматривать не грех.
Веду машину то со понижением, то с комплектом высоты, а про себя считаю секунды: двадцать один, двадцать два… Когда именовал цифру двадцать три, быстро сворачиваю «Ил» на новый курс, и счет начинаю сперва.
Проклятая батарея
Глаза непрерывно и пристально ощупывают почву, еще прикрытую в низинах легкими паутинами тумана, выхватываю из ее пестроты полянки, заросли кустарника, сады и огороды в деревнях. С особенной старательностью осматриваю дороги, идущие «в никуда», и, в большинстве случаев, в тупиках нахожу войска, артиллерию, но не ту, которую искал.Немцы до тех пор пока по мне не стреляли, и в данной «тишине» я ощущал себя не уютно, напрягался от ощущения страшной неопределенности. В голове все время билась одинаковая идея:
«Раз не стреляют, значит, прицеливаются. Маневрируй!»
Так, убеждая себя и успокаивая, без помех пролетел над фашистскими армиями на протяжении линии фронта около двадцати километров и развернулся обратно.
«Где же она, проклятая батарея? – успел поразмыслить, в этот самый момент неприятель открыл по мне стрельбу, не захотел больше терпеть нахального разведчика.
Даю мотору полные обороты и, набирая скорость, иду через пламя. Не сохраняя надежду попасть в стрелявшие батареи, с громадной высоты скинул бомбы в двух местах и снова повел самолет по зигзагообразной волне.
Нацисты стреляли средним калибром четырьмя, восемью либо двенадцатью боеприпасами, передавая меня, как эстафетную палочку, друг другу. Во мокром утреннем воздухе автострады от снарядов виделись прекрасно, а шестиорудийная батарея молчала.
Дабы передохнуть от напряжения и поразмыслить в спокойной обстановке, вывожу самолет на собственную территорию.
«В чем же дело? Из-за чего не стреляла снайперская батарея? Возможно, через чур откровенный противозенитный маневр прекрасно был виден с почвы, и исходя из этого, не сохраняя надежду попасть, они не стали себя демаскировать?.. Быть может, выжидали время?
Тогда их задача не в прикрытии какого-либо конкретного объекта, а в другом: при благоприятных условиях вести пламя на поражение, дабы деморализовать отечественных летчиков и этим снизить неспециализированную эффективность их военных действий. В случае если так, то задача у батареи более важная… Что же предпринять?»
Решился пройти над неприятелем по прямой, не маневрируя по направлению. Таковой полет будет принят нацистами за фотографирование площади.
Уж тут-то батарейный начальник в обязательном порядке клюнет – более удачных условий для стрельбы не бывает.
– Стрелок, как дела?
– У меня все в порядке, начальник.
– Придется еще раз лезть линии в зубы.
– В случае если нужно, то отечественное дело солдатское. Вытерпим.
– Молодец, другого ответа не ожидал.
Сейчас решаю зайти второй раз километров на десять севернее, дабы увеличить район поиска.
– Мелкие, в случае если горючее имеется, то пройдем еще раз, – обращаюсь по радио к сопровождавшим меня летчикам.
– Бензин до тех пор пока в норме, лишь «мессы» прилететь смогут. Разведку они не обожают.
Вон как всполошились.
– Успеем до «шмитов» еще раз пройти… Пошли, что ли?
– Тебе известный. В случае если будет драка, уходи сходу к почва.
С тобой отправится пара.
– Хорошо.
Над собственными армиями поднабрал еще пятьсот метров высоты и начал заводить «Ил» в чужое, «успокоившееся» временно небо. Пока не стреляли, но я, не веря тишине, все больше разгонял скорость, рассчитывая, что постоянное нарастание скорости при залпе зенитной батареи выведет «Ил» вперед разрывов, а позже и по направлению легче будет маневрировать.
Петя, ты живой?
Десятикилометровый отрезок пути заканчивался, в то время, когда я заметил шнурообразные следы от полета четырех снарядов. Отворачивая машину в сторону, на дальнем финише белесых следов обнаруживаю батарею из шести орудий.
Идея уловила различие между четырьмя и шестью, но тут я почувствовал удар в самолет и услышал треск разрыва.
Это те, которых я не видел. «Ил» тряхануло и начало опрокидывать на крыло. Обеими руками ухватил ручку управления, пробуя вывести самолет из крена.
Но машина не подчиняется. Кинул взор на правое крыло и заметил в нем огромную пробоину: завернувшийся против потока воздуха дюралевый лист обшивки тормозил крыло, и от этого все больше увеличивался опрокидывающий момент.
Стремясь уменьшить сопротивление воздуха, перевожу машину в комплект высоты и сбавляю мотору обороты: скорость начала падать. Почувствовав облегчение, осознал, что управление не перебито, самолет управляем, лишь к нему нужно приспособиться.
Не легко дыша от упрочнений, задал вопрос:
– Петь, ты живой? Не ранило?
– Нет, начальник. Пронесло! Батарею заметил! – Голос был довольно спокоен.
Ремизов, по всей видимости, не воображал, сколь тяжелую борьбу за судьбу автомобили победил летчик.
– Я также замечал… – И передал истребителям: – Мелкие, уходим к себе! Решаю понижаться глубокой спиралью, которая могла быть принята соперником за падение самолета, а мне разрешила понаблюдать за размещением батареи, лучше запомнить местность, дабы во втором вылете сходу совершенно верно выйти на нее.
На малой скорости, маскируясь в лучах низкого солнца, я вышел на собственную территорию, перелетел через Днепр и послал истребитель вперед себя на посадку. Я еще не знаю, как посажу машину: на простой скорости чуть достаточно силы удержи вать «Ил» без крена и на прямой.
Но чуть уменьшаю ее до скорости захода на посадку, как разбитое крыло теряет опору в воздухе и самолет опрокидывает на бок. Хотелось срочно сесть, по причине того, что я воображал непомерно ужасный финал полета, в случае если внезапно из-за повреждения взрывом лопнет какая-нибудь тяга управления.
Но посадка «вне дома» делала вылет безлюдным, а риск неоправданным: в случае если батарея поменяет огневую позицию – нужно будет искать ее опять. Мне либо кому-то второму снова нужно будет играть со смертью.
Показался аэропорт. Посадочная полоса была свободной. Произвожу шасси, и это меня ободряет: начинаю потихонечку понижаться.
Внимание сейчас сосредоточилось на одном: сделать так, дабы «Ил» побежал по земле на скорости больше посадочной на целых пятьдесят километров, покатился без отскока, что имел возможность бы его опрокинуть.
«Когда самолет кос-нется колесами почвы, нужно сразу же отключить мотор». Не сомневаюсь, что посажу самолет, не смотря на то, что раньше ни мне, ни кому-нибудь второму в полку не приходилось проводить таковой опыт. «Основное, сохранить рассудительность и спокойствие – лишь они смогут спасти жизнь экипажу и самолёту. В случае если покрышки колуес не повреждены, все обойдется…»
Надавил на рычаг включения тормозов колес – тормозные камеры держат воздушное пространство. – Это уже успех… И все же: в случае если пробита одна из покрышек, то разворот на пробеге не исключен, а тормоза для парирования разворота может не хватить. «Ничего, тогда сходу уберу шасси и положу «Илюху» на фюзеляж – вреда ему при ползании будет меньше, и нам с Петром надёжнее».
– Стрелок!
– Слушаю, начальник.
– В то время, когда будем садиться, осложнения смогут быть. Наблюдай, дабы при резком торможении тебя не ударило затылком о бронеплиту, а по зубам – пулеметом.
– Осознал. Как сообщишь:«Садимся», я на пол кабины сяду, а пулемет в сторону выкачу.
Придержу.
Подвожу самолет все ближе к почва, стараюсь поставить его колесами на нее практически из горизонтального полета. Наконец почувствовал, что колеса коснулись почвы, в этот самый момент же выключаю мотор, рукой взялся за кран уборки шасси, настороженно вслушиваясь в поведение автомобили.
Самолет пробежал метров триста, четыреста по прямой на колесах, а позже опустил хвост на заднюю опору.
Успокоился: покрышки были целы, а тормоза исправны…
Остановились. Самолету повезло – разламывать его уборкой шасси не было нужно.
В наступившей тишине, в отсутствии рабочих вибраций, с удивлением почувствовал, что все мое тело дрожит, а из глаз льются слезы. И осознал – слезы и дрожь не от страха, а от быстро наступившего облегчения, оттого, что пропала тяжесть физического и нервного напряжения.
«Ничего, пока подъедут люди, – это пройдет».
Стёрши рукавом слезы и пот с лица, открыл «фонарь», после этого расстегнул парашютные лямки и привязные ремни и, встав из кабины, сел на ее борт.
Прошла целая 60 секунд, пока из второй кабины показалась голова стрелка и его радующаяся лицо. Убедившись, что Петр цел и невредим, спрыгиваю с крыла на землю и ложусь на пояснице, разбросав ноги и руки в стороны и закрыв глаза: пояснице ломило, а дрожь в ногах и руках не проходила.
Сумел расслабиться, потряхивая мышцами. Слушаю тело и явственно чувствую, как с него стекает в почву напряжение. Услышал, как стрелок громыхнул сапогами по металлу крыла, его прыжок на землю, тревожный голос и шаги:
– Что с тобой, начальник? Ранен?
Я открыл глаза. Потянулся, как по окончании сна.
– Нет, целый! Легко отдыхал. Посмотрим пробоину. Молодец, «Илюха»…
Я нырнул под разбитое крыло: через пробоину был видимым громадной кусок неба.
– Ремизов, иди ко мне!.. Становись рядом!
Места в дыре хватило на двоих. Рваные лохмотья дюрали по краям пробоины пахли порохом и не помешали имвстать во целый рост.
– Сейчас видишь, что такое «Ил»? Каждая вторая машина утратила бы крыло в воздухе.
А эта – летать будет.
– Уразумел, начальник.Благодарю рабочим и Ильюшину за такую машину. какое количество раз она уже нас выручала, да и не нас одних…
Сообщив это, он взглянуть в мое потное осунувшееся лицо и лишь тогда по-настоящему осмыслил, какую опасностьмы пережили. Отыскал в памяти, что при успешной разведки планировался второй, уже групповой вылет. Непроизвольно задал вопрос:
– Начальник, еще полетим?
– В обязательном порядке. И чем стремительнее, тем лучше. Подъехал начальник.
– Одинцов, вылезай!.. Рулить возможно либо нет?
– Возможно. тормоза и Мотор исправны. А по-второму было не посадить.
– Вижу… Отыскал?
– Разыскал пушкарей. Нужно стремительнее лететь.
– Тогда отправились к летчикам. Самолет без тебя уберут.
Через пятнадцать мин. я снова был в воздухе. Вел эскадрилью за Днепр, имея лишь одну задачу – стереть с лица земли отысканную батарею.
Линия фронта
Девятка «Илов» летела низко над почвой. Мы получили разрешение на немой полет до цели и не забрали с собой истребителей на яркое прикрытие, дабы они хождением над «Илами» не демаскировали группу.
Истребители летели к линии фронта раздельно, обязавшись ожидать моего возвращения из германского тыла западнее переправ через реку, дабы оказать помощь мне при необходимости в размещении собственных армий.
Само собой разумеется, таковой замысел сотрудничества был более сложен и рискован, но комэск и начальники полков знали собственных летчиков и стрелков: сохраняли надежду, что дюжина километров независимого воздушного боя с «мессершмитами» «Илы» выдержат удачно.
Прошло около сорока мин. по окончании того, как батарея подбила меня. Спешил, не жалел выжимал и моторов из них последние силы.
Меня тревожил один вопрос: поменяли ли зенитчики огневую позицию,либо нет? Думал, сопоставлял, переживал и сохранял надежду: за это время переехать в второе место не успеют.
На новое место из-за одного сделанного залпа они не переедут, тем более что он не докладывал по радио об их размещении. Батарейцы, должно быть, самонадеянны: маскируются прекрасно, стреляют метко и мало, никто их тут еще не бил.
Промелькнул Днепр. Осталась сзади линия фронта.
Я покачал собственный самолет с крыла на крыло, подал сигнал: «Перестроиться в колонну звеньев и снять оружие с предохранителей». Через пара секунд
стрелок доложил:
– Начальник, эскадрилья в колонне. Воздушное пространство спокоен.
…«Илы» преодолевали последние километры фальшивого боевого курса. И я все посильнее чувствовал, как во мне увеличивается напряжение.
Ощущения были для меня не новы. Но сейчас я их ощущал острее, чем в большинстве случаев: летящая навстречу опасность много раз проявляла себя, а сейчас чуть не отобрала у них со стрелком жизнь, не смотря на то, что, как казалось мне, я сделал все, дабы самолет не встретился с залпом.
Состояние напряженной тревоги не подавляло мою волю, а заставляло функционировать умнее и внимательнее.
«Трудись, Миша! Старайся! За тобой люди. Доверяют тебе собственные жизни, сохраняют надежду на твой разум!»
Еще раз осмотрел пространство в первых рядах: по ним никто не стрелял, ясная синева воздуха была безлюдна и прозрачна, а всхолмленная, перемежаемая перелесками местность в собственном разнообразии прятала эскадрилью и глушила звук трудящихся моторов.
– Петя, как за хвостами?
– Чисто! стрельбы и Чужих самолётов не замечаю. Отечественные идут прекрасно.
– Хорошо!
Почувствовал в себе еще громадную уверенность.
– В случае если батарея на прошлой позиции, то идем мы для нее с полной неожиданностью, по причине того, что стрельбой нас никтоне демаскирует. Простятся фрицы с судьбой, и пушечки их на металлолом разрешим войти…Стрелок!
Наблюдай за воздухомЯ займусь целью. не забывай – два захода.
– Трудись, начальник!
Качнув машину, начинаю крутой левый разворот, по окончании которого повел эскадрилью на юг. Стрелок докладывает, что последнее звено также вышло на новое направление.
И в то время, когда до батареи осталось полтора-два километра, отправляю «Илы» в комплект высоты. В этом полете необходимы были не тысячи, а всего лишь триста–четыреста метров для окончательного визуального уточнения курса на цель, прицеливания, стрельбы в бомбометания и упор.
Самолет собрал примерно сто метров, и прямо по курсу я вижу выстланные зелеными маскировочными сетями орудийные окопы, зенитные пушки и бегущих к ним людей. Убедившись, что вышел на цель совершенно верно, злорадно улыбнулся: по позиции бежали бывшие снайперы.
Участь их была уже предрешена. Еще пара секунд – и финиш. Дабы дезориентировать запоздалые действия батареи, маленькими очередями повел стрельбу из пушек и одновременно с этим передал по радио:
– «Горбыли», повторяю: Первый заход – пушки, пулеметы, бомбы серией! Правый разворот!
Второй заход – пушки, пулеметы, реактивные боеприпасы залпом!
Маскироваться и хитрить больше не было потребности. Начал подготавливаться к сбору бомб, рассчитывая серией перекрыть огневую позицию батареи, но сейчас получил пулемет стрелка.
– Что у тебя?
– Эрликон открыл огонь. Придушил.
– Сообщишь, в то время, когда цель пройдет замыкающее звено.
– Прошли! Начали рваться бомбы.
– Несколько, правый разворот!.. Наверно, жарко фрицам…
Самолеты звена прошли по кривой разворота сто двадцать градусов, и я заметил за последним звеном полыхающее пламя взрывов: летела вверх почва и вместе с ней какие-то бревна, быть может, пушечные стволы. Стрелять прицельно в огромное облако дыма и огня было нереально, но разгром требовалось закончить.
Уточняю задачу для подчиненных:
– Головное звено стреляет по центру взрывов, второе – по левому краю, замыкающее – по правой стороне! В дым не заходить!
Обширно не размыкаться!
Звенья приятель за втором спикировали на громадный клуб дыма, огня и пыли. Вогнали в него покинутые на второй заход реактивные боеприпасы.
И, натужно воя двигателями, устремились на восток.
– Стрелок, все идут?
– Все, начальник! Стрельбы по самолетам нет.
– Так-то!.. «Горбатые», из пулемётов и пушек стрелять по любому странному кусту, пускай немчура полежит на брюхе, пока мы пройдем!Пламя прекратить по моей команде!..
Снайперская батарея больше не стреляла, другие – попадали в самолеты существенно реже. И стреляли зенитчики особенно не хорошо, в то время, когда «Илов» приходило на цель сходу большое количество.
Заданная высота
Что пулемет крутить
без толку,
Хоть пулемет и сохранился,
В то время, когда,
Свороченный осколком,
Ослеп оптический прицел.
Свистят боеприпасы,
А не ветры,
Дорога отечественная не несложна.
Но тыща метров,
Тыща метров –
Нам заданная высота.
Чернеет над речным извивом
Моста
Нетронутый пролет –
В паучьей свастике разрывов
Мы
Пробиваемся вперед.
Разрывы вспыхивают щедро
То у крыла,
То у хвоста…
Но тыща метров,
Тыща метров –
Нам заданная высота.
В пяти местах
Пробиты крылья,
Но мы –
Над взорванным мостом,
И, как будто бы нас заговорили,
Мы невредимые идем.
Зенитки бьют изнемогая,
Но цель берут уже
Не ту,
И высоту не мы меняем –
Они меняют
Высоту…
Далек воздушный бой над Шпрее,
Но твердо осознал я тогда:
Нет в жизни ничего вернее,
Чем заданная высота.
Б. ДУБРОВИН
О проекте Лица Победы
Воздушные пределы
