Время. места — «наука»
Быть может, он не был полноценным советским гражданином — в конечном счете, ему было всего семь лет, в то время, когда в первой половине 40-ых годов XX века он был должен перебраться в Германию. В отличие от этого, его родители были настоящими советскими гражданами.
Мой дедушка кроме того учился в Петербурге, что в то время, кстати, еще именовался Ленинградом. А мое бабушка была такой советской гражданкой, что в 1935 году, в то время, когда Сталин выслал в Сибирь десять ее родственников-баптистов, она предпочла скоро отказаться от собственной веры и стала женой молодого преподавателя, что также возвратился из Ленинграда.
Другими словами, их обоих с полным правом возможно назвать русскими. Одновременно с этим, они принадлежали к маленькому числу тех русских, каковые тайком слушали речи Гитлера по радио, как мне говорил папа. Но во всем остальном они были достаточно обычными русскими.
Они в то время кроме того не говорили по-германски. Не смотря на то, что моя бабушка знала германский — она слово не «дойч», а «дайч», — мой папа сказал лишь по-русски.
Он так продолжительно и без того удачно отказывался от немецкого языка, что у него и сейчас появляются неприятности и поиском слов.
Исходя из этого в приемном лагере неподалеку от Бремена у них особенных контактов не было. К счастью, в то время крестьяне в округе применяли русских, которых принудительно применяли в качестве рабочей силы.
От них мой папа, конечно, обучился не немецкому языку, а игре в шахматы и некоторым потрясающим карточным трюкам. Ему вдолбили в голову немецкий язык уже по окончании капитуляции, а сделала это моя русская бабушка, и процесс данный был столь успешным, что затем он разучился владеть русским языком.
Моя бабушка, в действительности, больше не желала быть русской. «Русские глупые и ленивые, и у них все приходит в упадок и разрушается», — так звучала ее мантра, которую только иногда хриплым голосом прерывал мой дед: «Ну что ты такое говоришь, Алиса!»
Не то дабы мой дед в то время еще желал быть русским — он, по моему точке зрения, не желал быть и немцем. Мне казалось, что он просто не желал существовать.
На протяжении войны он утратил всего один палец, а в лагере для пленных половину желудка, но, помимо этого, возможно, потерял и еще что-то менее очевидное. В любом случае, он не желал больше трудиться преподавателем.
Скоро он по большому счету прекратил подниматься с постели, и сохранял после этого в течение нескольких лет металлическую верность этому режиму. И лишь время от времени, в тот момент, в то время, когда моя бабушка направлялась на кухню и ругала ленивых русских, из спальни раздавался его хриплый голос: «Ну что ты такое говоришь, Алиса!»
Немцы отказались вступать в «русский мир»
Open Democracy14.02.2016Германия: конфликт между переселенцами
Frankfurter Allgemeine Zeitung12.02.2016«Русские» немцы опасаются мигрантов
Bloomberg08.01.2016Мы – люди русско-немецкой культуры, а не российско-германской политики
Русская Германия13.03.2014
В то время, когда, в конечном счете, погибла и моя бабушка, мы нашли за шкафом на верхнем этаже внушительное собрание газет для изгнанных. Я так и не смог до конца осознать мою бабушку.
Возможно, по большому счету нереально разобраться в человеке, что с подозрением относится к постельному режиму собственного супруга.
Иначе, и моего дедушку было совсем нереально до конца осознать. В отличие от собственной жены, он ни при каких обстоятельствах не сказал о собственном происхождении, ни при каких обстоятельствах не сказал о политике и по большому счету ни при каких обстоятельствах не сказал о войне.
«Непрозрачные люди, эти русские», — думал я время от времени, не смотря на то, что в случае если и было в их доме что-то русское, так это еда. Но я этого не знал.
Как и любой ребенок, я вычислял кулинарные возможности бабушки непревзойденными, изначальными, и с ними, конечно, не могли сравниться опыты на кухне моей мамы. И потому, что я был германским ребенком, такие вещи как пироги, плов, салат из красной свеклы, кислый мучной суп я вычислял германским (в ее произношении — «дайчес») культурным достоянием.
Фактически русским в отечественной семье были, по большей части, истории моего отца. Особенно я обожал рассказы про волков. в один раз один волк всю ночь рычал, пуская слюну, и прыгал около находящегося вне дома туалета, в котором в сибирский мороз был мой пятилетний напуганный до смерти папа.
В любом случае, такова была начальная версия это истории. В более поздних вариантах фигурировали уже пара волков, а после этого мой папа прогнал всю эту свору посредством туалетной щетки.
И это кроме этого показывает на непроницаемую чужеродность русских — туалетный ежик в примитивном туалете на улице! Лишь у меня был папа, боровшийся с волками.
Сами волки были поразительно русскими.
Еще более русскими были десять братьев и сестёр моей бабушки, из которых три сестры в середине 1970-х приехали в Бремен из далекой Сибири. Как и моя бабушка, они надевали громадные пластиковые фартуки и целый сутки проводили на кухне, и вдобавок у них были целые золотые зубы, что меня мало пугало.
Кроме этого, они не были такими ворчливыми, как моя бабушка, а шумными и радостными. Особенно они смеялись тогда, в то время, когда говорили о собственных замерзших мужьях и погибших от голода детях в Сибири. А позже они начинали плакать.
И не негромкими слезами, а звучно, навзрыд с широкими русскими жестами. А после этого оказались пироги из молодого сыра, и бабушка на кухне начинала ругать «этих русских», а дед в собственный спальне кричал ей хриплым голосом: «Ну что ты такое говоришь, Алиса!» Вот таким было мое детства как русского мальчика.
К сожалению, через какое-то время мы переехали в второе место, и затем семья планировала совместно лишь на Рождество либо на похоронах, каковые случались ежегодно. В само собой разумеется итоге в живых осталась лишь моя ворчливая бабушка, и потому, что уже никто больше не имел возможности сообщить ей «Ну что ты такое говоришь, Алиса!», она прекратила ругать русских.
Только один раз, на Рождество во второй половине 80-ых годов XX века — сейчас канцлер сказал о наступившем «часе немцев», а она занималась десертом — я слышал, как она сообщила негромким голосом: «Сейчас придут ленивые русские и все сломают!» Я и сам сейчас был мало раздражен и должен был понять, что мы были не немцами и не русскими немцами, а украинскими немцами, казахстанскими немцами либо таджикскистанскими немцами, и в следствии Российская Федерация еще дальше отодвинулась от меня на восток, в далекую сибирскую холодную ночь. Представление о том, что я сейчас через дыру в Берлинской стенке имею прямой доступ к данной стране, смущал меня так, что я оставлял собственные вкусные пироги наполовину недоеденными, не подозревая о том, что в течение ближайших 20 лет мне уже не придется их заметить.
Потому, что через некое время затем моя бабушка погибла, а моя любимая Юши (Juschi) хоть и родом из той страны по ту сторону стенки и имеет прекрасные славянские скулы, печь пироги не может — если не считать бранденбургскую тушеную капусту.
Но она владеет русским языком, и в следствии у нас появилась мысль относительно того, дабы вместе с моим отцом посетить его русскую, другими словами украинскую отчизну. Мы отправились поездом через Лемберг, что именовался Львов, в то время, когда был русским, а сейчас это украинский город.
В том месте на рынке я снова смог попытаться пироги из молодого сыра, а моя смело переводившая Юши скоро пришла к выводу о том, что ее, как русскую, тут не особенно тепло встречают, не смотря на то, что ее семья, в действительности, родом из Польши, к тому же из той части Польши, которая когда-то была германской. Только русско-украинский словарь разрешил ей выйти из затруднительного положения.
Из Львова мы отправились в направлении волынских степей, в германские сёла, в которых сейчас живут украинцы, являющиеся, в конечном итоге, русскими переселенцами. Сёла складывались из маленьких побеленных изб, и в каждой деревне возможно было подметить характерные показатели — или показатели украинских изб, или показатели германских, другими словами русских.
Последние выделялись тем, что находились по прямой в ряд. Помимо этого, в одной части был монумент погибшим в Чернобыле, а в второй части — монумент погибшим в «Великой Отечественной войне». А около была пустота.
Безлюдная, плоская почва под безлюдным серым небом.
Возможно, моя бабушка была права, в то время, когда сказала о том, что русские все сломают, потому, что мы не нашли в том месте ни плодоносных ландшафтов, о которых она говорила, ни громадных крестьянских дворов с многоэтажными постройками, о которых не забывал, как ему казалось, мой папа. Все это русские стёрли с лица земли.
Громадные озера из историй моего отца русские перевоплотили в лужи со стоячей водой, населенные волками чёрные леса вырубили, а бугры срезали. А также неизменно бывшее голубым небо они сделали серым.
Рвение к разрушению выяснилось у русских посильнее, чем их лень.
Однако, мы нашли кое-какие памятные места. Село «Найдорф», другими словами Нойдорф, где появилась моя бабушка, сейчас именуется Солодыри. Поселок Иванович, где появился мой папа, сейчас именуется Ивановичи.
Лишь село Немиринцы, где мой папа совершил собственные первые детские годы, сохранило собственный наименование. В тот момент, в то время, когда мы находились рядом с указателем населенного пункта, нас со своей повозки поприветствовал какой-то старик и задал вопрос, не являемся ли мы туристами.
Юши ответила отрицательно, потому, что, в конечном счете, тут когда-то жил мой папа. Данный старик, прихрамывая, подошел к в том месте, а в то время, когда выяснил, что мы из Германии, звучно захохотал и заявил, что именно в данный сутки когда-то вермахт вошел в село Немиринцы.
Еще громче он захохотал, в то время, когда определил отечественную фамилию, потому, что мой дед, в действительности, был его преподавателем, и вдобавок он не забывал его мелкого сына, другими словами моего отца. Он смеялся, в то время, когда показывал на то место, где пребывала школа, и вдобавок больше он смеялся, в то время, когда показывал нам школьную стенке, куда воины вермахта приводили людей для расстрела и сортировки, и сейчас его золотые зубы ярко блистали.
В конце мы кроме этого выяснили, что мой дед по окончании совершённых чисток ушел вместе с воинами и через некое время стал главой горадминистрации близлежащего райцентра.
Данный старик смеялся , в то время, когда он на телеге отправился к собственному дому. Дабы в том месте, как я думаю, начать завывать и имеется пироги.
После этого мы отправились в Ружин, где мой немногословный дед, как нам сейчас стало известно, был уже не преподавателем, а главой горадминистрации. В отыскивании дома, в котором они жили, мы познакомились с дружелюбным иудеем и от него определили о том, о чем раньше никто не считал нужным сказать, потому, что из 5 тысяч обитателей этого населенного пункта – так он сообщил — в свое время более половины составляли иудеи.
Перед тем, как мой дедушка стал в том месте главой горадминистрации. Сейчас в этом городе снова живут пять иудеев, и он с наслаждением может совершить нас к массовым захоронениям в лесу, в случае если у нас имеется такое желание.
Для того чтобы жажды у нас не выяснилось.
На обратном пути мой папа отыскал в памяти об одной истории, о которой он не помнил все эти долгие годы. Это были история об одном мелком иудейском мальчике, что некое время жил в лесу, и которому относили остатки еды германские и украинские дети, и без того длилось , пока один солдат не убил его на глазах у моего отца.
Это также история о волках, лишь германская. Эта история, по поводу которой запрещено ни смеяться, ни плакать, да и пирогов нет.
Пироги мы взяли лишь в последний вечер перед отъездом уже в украинской столице городе Киеве, и случилось это у подножья огромного монумента советской отчизны-матери, куда мы пошли покушать по-русски. Оркестр из балалаек игрался «Катюшу», а члены туристической группы, складывавшейся из красных китайцев, звучно подпевали — это были китайские предприниматели в костюмах компании Boss и с камкордерами Сони.
А в то время, когда мы в конце объединились в ходе потребления двух бутылок водки, я решил изучать русский язык. Либо украинский. Либо сходу китайский.
Не так долго осталось ждать. Либо когда-нибудь.
Маркус Лиске — автор, появился во второй половине 60-ых годов XX века, работает в Берлине.
Время. Простое время
