Столбцы свободного рассуждения — «наука»
Жанр того, что я придумываю на данный момент для OpenDemocracy, достаточно сложно обозначить на русском. Это точно не «статья», и уж тем более не «публицистическая статья».
Скорее — «эссе», и вдобавок правильнее — «колонка» в хорошем европейском смысле этого слова. Так как пишу я на русском, но для интернационального издания, то громадно искушение поболтать и о самом жанре, и о том, как он бытует в западной и русской традиции — иными словами, поболтать об содержании и истории профессии «колумниста».
Три условия
«Колонка» имеет чисто типографское происхождение. С возникновением регулярной прессы в восемнадцатом веке появилась возможность создать устойчивую схему размещения тех либо иных материалов в той либо другой газете либо издании.
Сперва для удобства чтения газетный текст делился на столбцы (это еще до на данный момент столетия), после этого стало ясно, что в случае если столбец отгородить особым промежутком и выделить особым шрифтом, то появляется что-то наподобие особой рубрики. Особая рубрика в периодической печати должна быть регулярной.
Регулярной не только по газетному формату, но еще и по автору. Так в первый раз появляется неразрывная сообщение между постоянным местом на странице и постоянным автором, сообщение, которая, в итоге, и создала жанр «колонки».
И не имеет значение кроме того, что сейчас страница значительно чаще электронная.
В случае если с издательской точки зрения тут ясно — достаточно бегло прочесть историю газетного дела — то вот с «постоянным авторами» сюжет более увлекательный.
Так как чтобы таковые появились, необходимы сходу пара условий. Условие первое: постоянный создатель должен быть известен читателю.
Соответственно, это условие стало выполнимым только с возникновением «Республики словесности» (Respublica literaria) — так именовали в том же XVIII веке мнимую совокупность пишущих и публикующихся на нескольких европейских языках. Это была не просто группа, формально объединенная по формальному принципу. «Республика словесности» — социальная и культурная категория, в нее, в действительности, по умолчанию попадали не все, а лишь те, кто так или иначе разделял неспециализированную повестку дня.
Эта повестка дня была «просвещенческой» и исходила из представления об публичном благе — пускай подобное представление никоим образом не отражалось в писаниях конкретного автора.
Представление об публичном благе было собственного рода горизонтом, с которым граждане «республики словесности» себя соотносили — кроме того те, кто готов был послать на виселицу людей, применяющих слова «республика» либо «публичное благо». Иначе, сложно отнести к данной «республике» большая часть церковных писателей того времени, кроме того самых лучших, в случае если их интересовали только вопросы теологические либо канонического права.
А вот какой-нибудь создатель водевилей и недорогих площадных памфлетов в полной мере имел возможность взять мнимый членский билет.
Я столь детально остановился на «Республике словесности» не из-за пристрастия к историческим декоративным завитушкам. Дело в том, что «республика» создала возможность для появления множества современных медийных жанров, среди них и «колонки».
Основное содержательное условие «колонки» — то, что она как-то соотносит себя с понятием об публичном благе, даже в том случае, если это колонка сплетен либо рецептов. Обнажённые селфи Ким Кардашьян либо спор о том, как лучше сделать салат с авокадо — это имеет суть лишь в контексте этических, эстетических и идеологических представлений общества.
Фактически, в контексте «публичного блага».
Итак, перед нами два условия существования профессии колумниста — общественная повестка и известность дня. Добавим ко мне третье, экономическое, другими словами, попросту деньги.
Вправду, хотя бы чуть-чуть разбогатеть честным трудом в отечественном мире фактически нереально. Поддерживать собственный существование — да. Получить деньги, дабы о них позже не особенно думать — нет.
Дальше распространяться на данный счет не буду, любой из читателей может окинуть печальным взором собственную жизнь и принять мой тезис безо всяких доказательств. Обстановка стала еще более болезненной по окончании кризиса 2008-го, что поставил под вопрос свойство многих кроме того удерживаться на денежном плаву.
Но меня тут занимает будущее собственной профессии — писателя, man of letters.
Журналист в неизменно изменяющемся мире
El Pais06.05.2016Русские журналисты: окажет помощь ли новый профсоюз?
15.05.2016Нас, журналистов, преследует президент
Aftenposten19.04.2016Слежка за журналистами в Соединенных Штатах
ZeitenSchrift26.12.2015Получить писательским трудом было неизменно сложно, кроме того в столь благоприятном для писателей XIX веке, в то время, когда растущий книжный рынок поглощал практически все, что сочинялось хотя бы на довольно приемлемом уровне. В случае если романы, повести, драмы и стихи не приносили достаточно дохода, сочинитель шел в газету либо издание.
И писал в том направлении обо всем на свете, от выставок и книг до политики, сельского хозяйства (см. отличные аграрные очерки Афанасия Фета) и светской жизни. За это платили — не так, дабы довольно много, но на судьбу хватало.
Более того, в газетах тогда печатали литературу; как раз так, глава за главой были опубликованы «Три мушкетера». Я не забываю, как лет 20 назад все забыл обиду русской околочерносотенной газете «Новое время» (той, что издавал Александр Суворин), в то время, когда листая в библиотеке ее выпуски финиша XIX века, наткнулся на напечатанный в том месте рассказ Чехова.
Чеховская проза обеззаразила ксенофобскую дрянь нововременских публицистов.
Изобретение жанра
Да, они принялись писать для газет — писатели, драматурги а также поэты. Плюс постоянно существовал разряд — на мой взор, самый занимательный — что постоянно балансировал между жанрами: эссеисты.
С момента изобретения этого типа письма Мишелем Монтенем, разместившим в 1580 году книгу называющиеся «Essais» (что на русский достаточно остроумно перевели как «Испытания»), писателей отечественной (как раз «отечественной», потому что создатель этих строчков относит себя как раз к данной категории сочинителей) разновидности становилось все больше. Не смотря на то, что если сравнивать с «легко поэтами» и «писателями» их ничтожно мало.
Кое-какие, само собой разумеется, сочетали эссеистику с иными жанрами, как Свифт, Руссо, Честертон, Борхес, Флэнн О’Брайен, Джордж Оруэлл, Ролан Барт, Андрей Синявский либо Андрей Битов, но имеется и чистокровные эссеисты, так сообщить, беспримесные. И основной Всевышний Эссеистики, само собой разумеется, Томас Де Куинси, создатель нашумевшей «Исповеди британца-опиомана», неутомимый сочинитель эссе обо всем на свете, от истории монголов до политэкономии, от правонарушения как произведения искусства до искусства следить за судьбой из окна дилижанса.
Не обращая внимания на тяжёлую зависимость от настойки опия (зависимость имела две составные части — зависимость от самого опия и зависимость от разбавленного виски, в котором он разводил опий), де Куинси прожил продолжительную судьбу, получая только произведением текстов для различных изданий, в первую очередь, для известного «Эдинбургского ревью». Собрание его произведений образовывает дюжину томов самого утонченного качества.
В каком-то смысле, Де Куинси — папа всех современных колумнистов на свете, не смотря на то, что, думается, не сочинил ни одной, фактически, «колонки». Он придумал ту позицию, ту точку, с которой колумнист обозревает мир и исходя из которой он пишет.
Это позиция неглупого начитанного человека, которому имеется что сказать окружающим. Он не ученый, упаси боже.
Настоящий колумнист и не журналист в современном смысле этого слова — не смотря на то, что множество современных колонок пишут как раз журналисты.
Журналист «информирует» и (крайней редко, в действительности) «разбирает». Колумнист — «рассуждает»; именно это событие делает его привлекательным (либо, напротив, кого-то отталкивает).
Он рассуждает от собственного имени, не загрязняя себя применением невыносимого публичного, политического, национального либо религиозного «мы». Колумнист может сообщить «мы — собиратели марок», либо «мы — любители аргентинского красного сухого из мальбека», либо, как я только что сделал, чисто формально: «мы — представители такой-то литературной профессии».
Этим он отличается от «публициста», что заботливо печется об публичном благе и все время куда-то призывает.
Публицист — умелая девушка легкого поведения, реализовывающая предметы неспециализированного пользования. Эссеист — случайный собеседник в библиотеке, кафе либо на парковой скамье.
Не каждый настоящий эссеист — колумнист, но каждый настоящий колумнист — эссеист. «Колонка» — продукт европейской культуры Нового времени, взявшей крещение под холодным душем протестантского индивидуализма.
Но возвратимся к деньгам. Их роль крайне важна. Как раз за ними писатели потянулись в прессу, а пресса, со своей стороны, внесла предложение им печатное место называющиеся «колонка».
Альянс был заключен к обоюдному наслаждению — видный писатель украшал своим именем издание, прибавляя ему популярности, популярное издание придавало известности писателю. Читатель платил и просматривал, автор писал и получал, издание публиковало и также получало.
Все это, с некоторыми трансформациями, продолжалось и в прошлом веке — а также в начале нынешнего. Ни снижение рейтинга «бумажной прессы», ни развитие радио и телевидения глубоко не поменяло обстановке.
Более того, и радио, и телевидение позаимствовало жанр колонки, перевоплотив его в особые авторские рубрики. Нет, жанр, как такой, был стёрт с лица земли Сетью.
Смерть рассуждения
Нет-нет, дорогой читатель, тебя вовсе не ожидает ворчание старомодного писаки по поводу расплодившихся без меры блогеров. Ничего для того чтобы.
Легко необходимо обозначить тот момент, что мы переживаем.
А он пребывает в том, что в случае если в мире пара десятков, если не сотен миллионов человек публично высказывают собственный вывод по различным предлогам, если не существует никаких механизмов редакторской, эстетической, этической, смысловой фильтрации этих точек зрения, в случае если сокровище того либо иного мнения определяется числом прочитавших и заценивших, то жанр называющиеся «колонка» мертв. Так как сущность его была в том, что в определенном издании выделяется особое место для особого человека, что будет тут систематично излагать собственные мысли по неким особым предлогам.
Не «вывод», в частности «рассуждение», исходящее, в первую очередь, из-за логики и здравого смысла.
Это вывод будет подкреплено настоящими фактами, каковые, как предполагается, малоизвестны читателю. И, как мы уже говорили выше, жанр «колонки» существует только имея в виду «публичное благо», пускай кроме того и отрицая (либо пробуя проигнорировать) его.
Сейчас поменялось все. Факты любой невежда берет в Википедии — и никого не интересует то, что это (несомненно, великое) начинание есть всего лишь глобальной публичной инициативой, а фальшивой энциклопедией.
Рассуждения не интересуют никого; глобализированный мир сходит с ума по чувствам, покинув ratio бухгалтерам и естественным наукам. Основной лозунг современности — express yourself!
Получается, что людям, каковые не уверены в существовании Self, каковые не привыкли что-либо express за рамками очевидных приличий, и каковые сомневаются в том, что желают лицезреть самовыражение всех, без разбора, окружающих, в данной «современности» этим людям делать нечего. Ну и писать им незачем.
И просматривать их также ни к чему, — потому что sapienti sat, а вторым все равно. Девять лет назад для меня это было неочевидно. на данный момент — нет более ясной истины, нежели эта.
Имеется тут еще одна сторона — национально-культурная. Я принадлежу русскому русской и языку литературе, в которой жанр эссеистики — за маленьким, но ответственным исключением — отсутствует.
Так сложилось, ничего не попишешь. Но русская словесность уже полтора столетия омывается потоками воспаленной публицистики; потребление и производство публицистики — основной ритуал повседневности грамотном русской публики.
Он разрешает сомкнуть последовательности собственных, выяснить чужих, ощутить направление неспециализированного перемещения — и постоянно быть в мнимом строю.
Без места для дискуссий
Обстоятельства данной особенности общеизвестны. В первую очередь — отсутствие возможности обсуждать публично-политические вопросы в течение около пятидесяти лет, от момента, в то время, когда таковой разговор полутайно начался.
Я имею в виду эру между диким решением суда Радищеву из-за публикации его «Путешествия из Санкт-Петербурга в Москву» до объявления Чаадаева безумным за публикацию первого «Философического письма» (но, и еще позже около 20 лет, впредь до цензурной реформы Александра Второго). Запрет на публичную дискуссию вовсе не означал отсутствия такой.
Она велась. В первую очередь, в салонах, в том месте, куда цензоров или не пускали ввиду их низкого происхождения, или сами цензоры в этих салонах обсуждали состояние и политику общества (как это было при Петра Вяземского и некоторых иных).
Цензор из высшего общества, входя в салон, менял мундир бюрократа на приличествующий этому собранию костюм. Подобное бытование беседы на публично-политические темы, само собой разумеется, не устраивало тех, кто не был вхож в подобные места — да и по большому счету не верил в то, что просвещенные вельможи, наболтавшись, примутся за дело.
Таких обиженных было большая часть. Они создавали кружки, где спорили до хрипоты, они же «нагружали» собственные произведения ненужными для амурных и стихов и житейских сюжетов беллетристики намёками и темами.
Это утяжелило русскую словесность, отнять у нее пушкинского и лермонтовского шика, пара французского. Но сделало ее объемной — и, в итоге, обеспечило ей глобальную славу.
Мейнстрим русской литературы был торжествующе публично-ангажированным, но вот маргинальным жанрам, наподобие эссе, не повезло. В то время, когда же Александр Второй «разрешил» публицистику на серьёзные темы, плотину прорвало — и любое персональное высказывание вдалеке от публично-политической поляны попросту не замечалось, в противном случае и презиралось.
В том либо другом виде вся эта история повторилась в Советском Альянсе, лишь с более ужасными последствиями для жертв цензуры. Наконец, на данный момент мы замечаем третий — технологически более продвинутый, но уже совсем пародийный — акт данной драмы.
Надеюсь, последний.
Само собой разумеется, имеется и иные обстоятельства. Особенности русской, а позже советской, а позже российской прессы, ее отсутствие и неразвитость языка публичной дискуссии как такового.
Отсутствие настоящей политики, которая выражается сейчас в отсутствии настоящих политических партий. Классическое недоверие русской культуры к личному важному высказыванию, обстоятельство которого направляться искать во всем вышеперечисленном.
Все это не означает, что перед нами карма либо проклятие. Любую обстановку возможно поменять.
Было бы воля — и желание, само собой разумеется.
Автору этого текста не повезло — он ни при каких обстоятельствах не имел возможности и не желал просматривать/придумывать публицистику. Оттого было нужно — словно бы одинокому любителю велосипедов в стране, где привыкли ездить на автомобилях и ни при каких обстоятельствах не слыхали об этих верных двухколесных приятелях человека — самому изобретать велосипед.
Я знаю, что другие кулибины в моей культуре имеется. Время от времени мы случайно сталкиваемся на боковых улицах судьбы, подальше от шумных площадей, где выступают неистовые ораторы, обмениваемся осознающими взорами и разъезжаемся по своим делам, на собственных причудливых, кособоких самодельных бициклах.
Любимый город | Столбцы | STOCKteam
