С.м. крамаренко: нас было восемь. уцелел я один

С.м. крамаренко: нас было восемь. уцелел я один

Герой Советского Союза Сергей Крамаренко уверен, что успешным летчиком запрещено стать – им необходимо появиться. Будущий генерал авиации с юношеского возраста отличался молниеносной реакцией и внимательностью,а участие и упорные тренировки в страшнейших битвах, каковые лавиной обрушились на него в годы Великой Отечественной, довели его природные таланты до настоящего летного мастерства.

В небе над Берлином он чувствовал себя сверхчеловеком, как и многие летчики, которым посчастливилось дойти до Победы!

— Сергей Макарович, в то время, когда война лишь началась, народ поговаривал, словно бы бы «моська напала на слона». Вы также так думали?

– Все мы, курсанты Борисоглебской военной школы пилотов, были страшно поражены. Куда немцы лезут на такую громадную страну?!

У нас же огромная армия! Мы пологали, что вмиг их сомнем а также сохраняли надежду на помощь рабочих самой Германии! Но те восстания не поднимали, недовольства режимом не показывали.

А фашистские армии продолжали друг за другом захватывать отечественные города.

К сожалению, мы весьма не хорошо были подготовлены к войне. Действующие части приходилось иногда пополнять недоучившимися летчиками.

В июне 42-го я еще осваивал программу училища. Отечественный учебный аэропорт подвергся первой бомбежке. Какая паника тогда началась! Вместо того дабы скрыться в бомбоубежищах, курсанты бросились к самолетам.

Кое-как, падая на землю и опять вскакивая по окончании каждого взрыва, добежали и начали растаскивать их в различные стороны. Аэропорт был ярко освещен: вверху светящиеся бомбы, а в стороне горящие курятники птицеводческой фермы.

Немцы, видя полыхающие строения и носящихся кур, по всей видимости, посчитали, что разбомбили армейские казармы либо склады и сбрасывали бомбы в том направлении. Лишь это нас и спасло!

Школу начали готовить к эвакуации на восток. Но тут вышел неожиданный приказ: восемь курсантов, успевших вылететь на ЛаГГ-3, отправляются в запасной авиаполк в Арзамас.

В эту восьмерку вошел и я. Мы с товарищами появились в необычном положении: летную программу выполнить опоздали, экзаменов не сдали и в воздухе держимся едва-едва, а уже считаемся полноценными летчиками. Начальник эскадрильи, выяснив, что у одного из нас всего один полет, решил послать его обратно в школу.

Я не желал таковой участи и… покривил душой. Заявил, что у меня не два, а двадцать полетов и два часа налета. Товарищи не выдали.

И стал я осваивать полеты на ЛаГГе уже в запасном полку, готовясь скоро попасть в дей-ствующую армию.

– Не думали о том, что из-за нехватки опыта воображаете собой живую мишень?

– Нет. Мы все рвались в бой и думали, что вести войну уже можем.

Какой-то мальчишеский азарт подгонял… Не смотря на то, что на деле оказалось, что все отечественные умения сводятся к тому, как произвести взлет и посадку и кое-как пилотировать в воздухе.

У меня не было ни одного учебного воздушного боя, ни одной стрельбы по целям! Было нужно доучиваться уже на фронте. Мы были распределены в 1-ю Воздушную армию Западного фронта. Неудивительно, что из нас восьмерых семеро погибли…

В то время, когда немцы стали снимать с отечественного фронта части для освобождения окруженной армии Паулюса, отечественное руководство решило предпринять наступление недалеко от Жиздры, юго-западнее Сухиничей. Желали сорвать переброску их частей под Сталинград.

Мой полк закрывал наступающие армии от ударов с воздуха.

Это был мой первый полет в боевых порядках звена! Германские самолеты то оказались, то исчезали, отечественная несколько маневрировала.

Данный вылет запомнился мне тем, что я… практически ничего не осознал! Лишь потом, с опытом, я начал чувствовать себя твердо и с уверенностью.

Природные внимательность и быстрота реакции весьма помогали вести битвы. Кроме этого необходимы были незаурядная выносливость (летчик на протяжении полетов испытывает огромные перегрузки) и тактические свойства, поскольку в каждом бою различный замысел действий: он выстраивается по обстановке.

Не смотря на то, что и это не застраховывало от неудач!

Самый ужасный момент

– Был ли на войне таковой момент, что был для Вас самым напряженным?

– 19 марта 1944-го я попал в плен. Мы сражались с группой «юнкерсов» и «мессершмитов», каковые штурмовали позиции отечественных армий. Я ринулся отбивать атаку по ведомому, германский «мессер» задымил и начал понижаться. Сейчас я увидел чужую автостраду.

После этого резкий удар, боль, и – кабина в дыму и пламени. лицо и Мои руки в огне. Пробую вылезти, но не могу. Кое-как отстегиваю привязные ремни, быстро отдаю ручку вперед, самолет уходит вниз, и я оказываюсь в воздухе.

Дергаю кольцо парашюта и больше ничего не помню…

Я пришел в себя от толчка: меня кто-то переворачивал. Незнакомая зеленая форма, черепа чужая и резкая речь с костями в петлицах «вынудили» осознать, что я был на германской территории.

От сильной боли не имел возможности встать, из обеих ног хлестала кровь. На мне разрезали сапоги, забинтовали ноги и отвезли в какое-то село, к громадному дому, по всей видимости, штабу.

В том месте ко мне подошел офицер и, выяснив, что я летчик и отказываюсь отвечать на его вопросы, дал приказ «эршиссен» – расстрелять. У меня в словно что-то оборвалось…

Все, отлетался! А нужно мной были голубое-кучевые облака и голубое небо. Они вечны, а я…

Это, возможно, и был самый ужасный, тяжелый момент.

– Как же Вы спаслись?

– Вышедший из штаба вместе с офицером германский генерал неожиданно наложить вето на исполнение приказа и распорядился послать меня в больницу. Вот так громадна на войне роль случая! Меня перенесли в телегу и положили рядом с германским офицером.

Планировали доставить в больницу. Позже я выяснил, что он пребывал в Проскурове.

Я оторопел, в то время, когда услышал, что возница в германской форме с винтовкой на плече понукает лошадь украинскими словами! Не выдержал и вскрикнул: «Что ж ты, земляк, немцам помогаешь?» А он мне: «Ах ты, проклятый москаль, на данный момент пристрелю!» Снял винтовку и направил на меня.

Но германский офицер остановил его: «Хальт! Госпиталь!» Вот так в очередной раз удалось избежать смерти.

Меня привезли в проскуровский лагерь для военно-пленных, в лазарет. Военнопленные советские санитары достали из ног осколки, промыли и забинтовали раны, а обгоревшие лицо и руки намазали красноватой жидкостью, дабы не осталось шрамов.

Но тогда мне было все равно, как будет смотреться мое лицо потом. Лицо жгла сильная боль! Мне сделали укол в руку, и я погрузился во мрак. Через пара дней руки и лицо покрылись тёмной коркой. Рот стянуло так, что и ложка не проходила.

Санитар набирал мало каши на ручку ложки и просовывал ее мне в рот. Как же я благодарен этим безвестным братьям милосердия!

Они так заботились обо мне и о вторых раненых!

На шестой сутки моего нахождения в лазарете город окружили отечественные войска. Немцы в суматохе подготавливались отходить, уничтожая тех, кто не имеет возможности двигаться.

Целый город запылал. Мы ожидали, что в строение кинут канистры с бензином.

Но этого не случилось. По всей видимости, нас спасла надпись над входом «Тиф.

Не входить».

– Снова успех…

– Само собой разумеется! Мне везло дико.

От слабости я, не дождавшись развязки, заснул. К счастью, проснуться было нужно от весёлых голосов, поздравляющих нас с освобождением!

Позже меня подкосил тиф и еще долго организм боролся за выживание. В то время, когда я начал ходить, спустя семь дней вышел из строения и заметил, что лазарет находится на краю аэропорта, а на нем стоят самолеты отечественного полка. Я встетил собственных летчиков.

Выяснив, что я живой, начальник с попутным самолетом послал меня в столичный военного госпиталь. В то время, когда я всецело реабилитировался, появилась неприятность: как отыскать собственный полк?

Я знал лишь, что он переброшен на 1-й Белорусский фронт в Польшу. И тут будущее помогла! Я встретился с летчиками самолета ПЕ-2, каковые летели в Барановичи. Это же больше половины расстояния до моего полка!

Все другое сходу вылетело из головы: я начал упрашивать их забрать меня с собой. И забрали… В бомболюк! Летчики подсмеивались, что сбрасывать меня не будут, но на всякий случай дали совет привязаться к держателю, куда подвешиваются авиабомбы.

Эх, не несложен был таковой полет! Согнутый в три погибели, в узкой гимнастерке при пяти градусах мороза снаружи, я превратился в сосульку к третьему часу полета.

Но основное было сделано: я приближался к собственному полку. Самолет совершил посадку в Барановичах.

Дальше сел в поезд на Брест, в том месте отыскал начальника аэропорта и определил… что моего 19-го авиаполка тут нет и не было. Огорчению не было предела! И внезапно в помещение к начальнику зашел Костя Дашин, летчик отечественного связного самолета ПО-2!

Он кого-то привозил в Брест и прибыл ко мне по поручению отечественного комполка. Вместе с Костей я добрался к своим, выяснив, что отечественный полк сейчас 176-й гвардейский.Ну как по окончании для того чтобы не стать суеверным?!

– А суеверия среди летчиков были очень сильно распространены?

– Было кое-что. К примеру, что в понедельник в большинстве случаев не летают.

Не смотря на то, что на войне летали, само собой разумеется… Но осторожничали. Была у нас одна знакомая женщина. Она трудилась в столовой и особенное внимание уделяла летчику по имени Михаил. в один раз она подарила ему заколку.

И в то время, когда Михаил погиб, ее возвратили владелице. Позднее она перенесла внимание на моего товарища Венгерова.

И подарила ему ту же самую заколку. В то время, когда Венгеров разбился, девушку стали обходить стороной.

Кресты! Атакуем!

– Сергей Макарович, какиесвои воздушные битвы Вы считаетесамыми броскими?

– без сомнений, бой над отечественным плацдармом за Одером, в марте 45-го. Мы летели тремяпарами во главе с Иваном Кожедубом – всего 6 самолетов, у каждого 2 пушки, всего 12. А против нас 32 «Фокке-Вульфа»!

В том месте в сумме практически 200 пулеметов! Ни при каких обстоятельствах не забуду команду Кожедуба: «в первых рядах – внизу кресты.

Атакуем!» Функционировать необходимо было решительно и дерзко: у нас были превосходство в скорости и внезапность. Кожедуб сходу сбил их начальника.

Бой превратился в уничтожение германских самолетов. Мы сбили 16 «фоккеров»! И это не считая тех, кто, недобитый, точно упал по дороге к себе.

Еще один броский бой был неподалеку от Берлина, в апреле. Мы с моим ведущим Куманичкиным столкнулись с шестью звеньями «Фокке-Вульфов».

Это 24 самолета!

– Многовато для одной вашей пары…

– Но выбора не было. Сзади нас войска СССР штурмуют Берлин. Пропустить в том направлении германские самолеты запрещено!

По окончании последовательности маневров Куманичкин стреляет по ведущему группы «фоккеров», я – по его ведомому. Один самолет вспыхивает, второй переворачивается и уходит вниз. Мы неоднократно повторяли атаки.

Кульминационным моментом боя для меня стал вот какой момент. Боеприпасы у меня израсходованы, немец приближается к Куманичкину, а я как ведомый обязан его обезопасисть.

Мне остается лишь таранить неприятеля! Лечу наперерез, и, в то время, когда остается всего пара десятков метров, германский летчик оборачивается. Через фонарь я вижу его лицо.

Он быстро переводит самолет в пикирование и уходит вниз. Не редкость такое, что ощущаешь на себе чей-то взор. Но дабы кто-то почувствовал мой взор в воздухе! Для того чтобы со мной не было ни при каких обстоятельствах!

Это казалось немыслимым… Это были для меня последние битвы в Великой Отечественной войне. Охватывала неординарная гордость от того, что я лечу над столицей нацизма.

Берлин, зло от которого растеклось по весям и всем городам, горит, и в самолете я ощущаю запах дыма. Я, коммунистический летчик, в небе над Германией!

Баллада об одной примете

У нас неписаный закон –

Небритыми летать…

И в данный сутки не брился он,

В кабину сев снова.

Он лишь крикнул мне:

– Постой, –

С ухмылкой поглядел,

Совершил перчаткой по густой

Чернявой бороде, –

Ты б удружил еще разок,

До тех пор пока возвращусь назад,

Ты б раздобыл мне помазок

И бритву у ребят…

Я, не летевший сейчас,

И мыльницу извлек,

И бритву новую припас,

И лучший помазок…

Но я склонился у крыла

Над пеплом «ястребка»:

Под дымной плоскостью

смугла

Небритая щека…

О, сколько видел я еще

Под прахом плоскостей

Небритых щек и бритых щек

Друзей, моих друзей!

Б. ДУБРОВИН

О проекте Лица Победы

Высоцкий: \


Читать также:

Читайте также: