О беспомощности гуманитарных наук (не только) в россии — «наука»
Прямо вот так? Не через чур ли нахально? Может, и через чур.
Но давайте разберемся. на данный момент это особенно принципиально важно. По причине того, что последние полтора-два десятилетия — эра заголения лютует.
Демонстрации брутальности, какой-то неприкрытой вирильности, обнажённых торсов и презрения к логике.
Эра заголения предполагает, что президент может нормально заявить: «Да, мы тут с ребятами воры и международные бандиты, почему бы и нет? Разве это имеет значение, в случае если нам за это ничего не будет, поскольку некому в мире с нами тягаться».
Не так уж принципиально важно, говорят это по-турецки, по-русски, по-испански либо по-арабски.
В подобные времена и так называемым научным работникам в полной мере позволительно растолковать себе и вторым, отчего все они совместно столько лет терпели обращение с языком, которое все их вот эти вот науки, гуманитарные, социальные, философские — как их ни именуй.
Задача гуманитария в таковой ситуации тяжело исполнима, хоть и несложна. Ему необходимо ответить себе лишь на один вопрос: из-за чего при виде полуголого питекантропа, вооруженного блатной дубинкой и харизмой — термоядерной либо помазанной каким-нибудь всевышним, — все общество замирает в сладострастной истоме?
Из-за чего на законности и соображения человечности, взаимопонимания и солидарности, соблюдения прав человека и международного права, несложного уважения к скромности и личности в быту общество откликается, в лучшем случае, кислой ухмылкой?
Возможно, вправду, в самом языке гуманитарных наук простые граждане ощущают какую-то фальшь, какую-то червоточину? Возможно, эти граждане просто не готовы принять ажурные доводы моральных императивов?
Кант, к примеру, прямо велит человеку, в доме которого спряталась от потенциального убийцы невинная жертва, выдать убийце расположение жертвы, по причине того, что правду нужно сказать в любых ситуациях судьбы. А вдруг эти ваши канты приравнивают привычную неправда во спасение к недопустимому в моральном обществе лицемерию, то давайте, говорят нам, уж лучше жить с фигой в кармане, чем с простодырой Кантом.
Форменная туча официальных и не весьма деятелей всевозможных деноминаций и конфессий призывает к насилию — от скромного избиения участников семьи до отправки на тот свет неизвестно широкого круга собственных соперников. На этом фоне попискивание непротивленцев злу насилием выглядит воистину смехотворно а также вызывающе для уверенных в собственной правоте насильников-специалистов.
Тут и поднимается законный вопрос: а что если в самое гуманитарную науку, которая взялась растолковывать мысли, слова и поведение людских существ, зашит вредоносный мессидж, эдакий троян, из чрева которого выбрались и захватили крепость отечественного ума рыцари зла? Основной спрос, само собой разумеется, и с основной гуманитарной науки — с филологии.
Именно она взялась истолковать самую таинственную для частного человека и для общества в целом вещь — значение. Со времен кроме того не Платона, а Гомера, т. е. битых три тысячелетия, остается так и не проясненным вопрос, каким как раз образом устанавливается это самое значение.
И более прикладной вопрос: из-за чего, кроме того замечательно обладая собственным языком, люди не смогут договориться об элементарном общезначимом понимании самых несложных вещей? До тех пор пока на эти вопросы не ответишь, главным для людей будут не игра в неспециализированные слова, которые содержат суть, в противном случае мутное несловесное начало, которое выталкивает к рулю всех этих альфа-самцов, а они уже загоняют собственный общество куда-то за Лебедянь.
Не насмехается ли сам язык над нами, носителями русского, в то время, когда нужно сказать о «понятиях». Философы написали горы книг о понятии «понятия» и о значении «значения».
А в русском языке словом «понятия» обозначается свод рвотных правил поведения головорезов в собственной среде: на фраеров и лохов «воровские» и другие «понятия» просто не распространяются. А «значение», думается, и вовсе отменено: не имеют значения слова для того, кто уважает лишь обман и силу.
Для чего же вы вырываете из контекста?
Русская служба RFI30.06.2016Чума сексотства
Русская служба RFI28.06.2016Тоска по чужому
Русская служба RFI15.06.2016Новое в русско-немецком диалоге
Русская служба RFI07.06.2016Слова, каковые нужно безотлагательно забыть
Русская служба RFI31.05.2016Но неужто наука, занимающаяся языком, хотя бы частично возможно виновата в том, что общество приняло эти понятия и смирилось с отменой значения?
Может, граждане, может. Именно в 2016 году исполняется сто лет с укоренения в лингвистике той самой научной парадигмы, которой мир обязан великому швейцарцу Фердинанду де Соссюру.
Посмертно размещённый в 1916 году его «Курс неспециализированной лингвистики» содержал, среди другого, две с того времени принимаемые за теорему теоретические установки. Одна говорит об речи и отдельном существовании языка, а вторая — об отдельном существовании означающего и означаемого.
И что заниматься ими нужно по отдельности. Главным социальным следствием данной неточности стало вот что. Показалась целая армия людей, которая сделала вывод, что предметом строгой науки есть лишь «сам» язык, осознаваемый когда «означающее».
И вот данный как бы независимый мир, развивающийся по якобы не зависящим от людей естественным законам, начали за уши и за ноги тащить куда-то поближе к математике. Место понятия заступило еще менее дешёвое толкованию «число», а также легко «цифра».
Кантов аппарат людской понимания было предложено вычислять нестрогой а также легко пустопорожней болтовней, заменив его аппаратом счета, а потом — поисковиков.
Лингвисту, говорят нам, совсем не обязательно а также легко негоже выходить за рамки «языка» в эту вашу «обращение». Из маленькой логико-философской неточности проистекло до чрезвычайности обидное событие.
Практически всем лингвистов думается, что до тех пор пока тут, в текущем речевом мире, пара мартышек на своем язычке впаривают «понятия», где-то в другом месте, напротив, все отлично, их настоящий язык в том месте отдыхает и набирается силенок для непременного восстановления по мере минования текущего неудачного режима. По наущению строгой науки, которая якобы занимается лишь значительным и вечным, а не текущими людскими настроениями, сколь многие ученые сочли себя вправе устраниться от низкой прозы судьбы.
Ученый гуманитарий — филолог, искусствовед, историк — почувствовал себя вправе заниматься чистым делом — мастерством, культурой, классикой, историей. Само собой разумеется, настоящей историей, которая была раньше, а не этим вот нынешним непотребством.
Данной логикой в СССР приятно было руководствоваться бессчётным естественникам. Не мое, дескать, это дело — влезать в неприятную и такую малосодержательную идеологию. Чистая наука — хорошая вещь. Кроме того и в закрытом «почтовом коробке».
А что? Само собой разумеется, другие люди, вот эти вот плохие болтуны, другой раз изгадят нам поляну.
То начнут отменять иудейскую науку, то американскую, то заявят кибернетику лженаукой, в противном случае генетику. Но мы-то с вами понимаем, утешали друг друга ученые, что имеется и настоящая наука, имеется, страшно сообщить, научная истина!
Что она на данный момент не тут и не с нами, жалко, само собой разумеется, но что мы-то с вами можем сделать?
По миновании советской власти самые умные из бывших засекреченных ракетчиков, естественников и математиков сбежали из бывшего на данный момент, провалившейся сквозь землю страны с вывихнутой историей. По причине того, что математика не пахнет.
А вот гуманитариям так легко отделаться от страны происхождения не удалось. Попались, и пренеприятным образом, в ветхую ловушку Фердинанда де Соссюра.
Не увидели, что за время, прошедшее от лозунга «мочить в сортире» до эстафеты мочи в Сочи, им не покинули кроме того кусочка того самого языка, что, как думается, где-то пребывает в нетронутом, чистеньком, возвышенном, пушкински-моцартианском состоянии. Но, как пел Александр Галич,
И шашлык отрыгается свечкою,
И сулгуни воняет треской…
Оказывается, остался он, настоящий язык, в чужой эре. Но жить-то приходится в собственной, месить в головах то, что создают на текущем русском языке и что лепят из него, к примеру, депутаты Государственной думы.
Так что не выполняют собственный долг гуманитарии, не желают расхлебывать чужую, как им думается, речевую кашу. У нас-то отечественный великий язык, говорят они, а у этих — такая убогая обращение.
Фыркают, само собой разумеется, в то время, когда до них долетает портяночный дух либо жидкая субстанция из телевизора, но настойчиво отказываются вычислять именно это своим языком. Нет-нет, говорят, означающее у нас красивое, индоевропейское, древнее.
Серебряный век у нас! А за текущее означаемое мы ответственности не несем. Особенно за такое.
И изучать эту дристню не планируем. Сами-то бочком по досточкам пройдем.
Но — позже. И выскажемся, само собой разумеется, дайте срок, но — попозже, в то время, когда морок данный сам пройдет.
Не торопитесь нас клеймить
путинской эрой,
нам привычно погодить,
постоять на шухере.
Почему-то считаюм, что со стоящего в сторонке никто не спросит. Что кто-то в том месте за них позже разберется, а позже Пушкин вывезет. Но никакого «позже» не предвидится.
Со своим прямым делом гуманитарные музы отечественные пока не справились. Смогут возразить, что, дескать, у заэрдоганенных турок либо трампанутых американцев не намного лучше. не сильный утешение.
Scientific Issues in Contemporary Russia
